— Войны без жертв не бывает.
— Когда смотришь в глаза человека, которого поливаешь из автоматического пистолета свинцом, складывается ощущение, что это больше походит на убийство, нежели на войну.
— Это не убийство, Габриель. И никогда убийством не было.
— Почему ты вбил себе в голову, что мне удастся найти Тарика?
— Потому что я засек одного типа, который на него работает и который, я уверен, нас на него выведет.
— И где же он?
— Здесь, в Англии.
— В Англии? Где?
— В Лондоне, и это ставит меня в неудобное положение. В соответствии с заключенным нами договором с английской разведкой, мы должны информировать англичан в случае, если собираемся проводить операции на их территории. Я бы предпочел, чтобы этого договора не существовало, поскольку британцы сразу же поставят об этом в известность своих друзей в Лэнгли, а из Лэнгли станут на нас давить, с тем чтобы мы во имя мирного процесса отозвали операцию.
— Ты прав, это серьезная проблема.
— Вот по какой причине мне нужен ты. Мне требуется человек, который был бы в состоянии проводить операции в Англии, не вызывая подозрений у местного населения. Человек, который смог бы организовать слежку и при этом не засветиться.
— Значит, я буду следить за этим типом, а он выведет меня на Тарика?
— Именно. Все очень просто, не так ли?
— Не так уж это и просто, Ари. Особенно когда об этом говоришь ты.
Габриель проскользнул в свой домик и швырнул куртку на диванчик в гостиной. И сразу же почувствовал, как властно заявил на него свои права Вичеллио. Так было всегда. Он никогда не выходил из дома, не уделив минуту или две созерцанию этой картины. Равным образом, возвращаясь домой, он первым делом бежал в студию, чтобы на нее взглянуть. Это была первая вещь, на которую он смотрел, когда просыпался, и последняя, которую он видел, когда отправлялся под утро спать. Это было подобно наваждению или психозу, но Габриель считал, что только помешанный на своем деле человек может стать хорошим реставратором. Или, если уж на то пошло, хорошим убийцей.
Взбежав по ступенькам в студию, он включил флуоресцентную лампу и всмотрелся в картину. Господи, сколько же он над ней работает? Шесть месяцев? Семь? Вичеллио, скорее всего, закончил этот фрагмент алтаря за несколько недель. Но чтобы его реставрировать, Габриелю понадобится в десять раз больше времени.
Он думал, что ему до сих пор удалось сделать. Две недели он потратил только на то, чтобы, если так можно выразиться, познакомиться с Вичеллио — побольше узнать о его жизни, технике и о том, какое влияние оказали на него другие художники. Потом он месяц исследовал «Поклонение Пастырю» с помощью различных современных технологий — микроскопа Уайлда, чтобы как следует изучить поверхность, рентгеноскопии, чтобы заглянуть под лакокрасочный слой, ультрафиолетовых лучей, чтобы выяснить, не осуществлялась ли реставрация прежде и не было ли какого-либо постороннего вмешательства в картину. Когда исследование завершилось, он четыре месяца счищал с картины грязь и пожелтевший от времени лак. Это совсем не то, что ободрать лаковое покрытие со старого кофейного столика. Эта работа требовала тщательности, методичности, а главное — огромных временных затрат. Для начала требовалось составить подходящий растворитель, который, растворяя лак, не повреждал бы красочного слоя. Окуная в растворитель самодельный тампон из хлопковой ваты, он легкими круговыми движениями водил им по поверхности картины до тех пор, пока тампон не загрязнялся. После этого он брал новый тампон, окунал его в растворитель и повторял предыдущую операцию. Один раз... два... три... сто... Это было все равно что оттирать зубной щеткой палубный настил линкора. В удачный день ему удавалось очистить от грязи и лака несколько квадратных дюймов живописной поверхности.
Теперь он приступил к финальной фазе реставрации: наносил тонкой кисточкой краски на поврежденные или уничтоженные временем части. Эта работа не прощала ошибок и требовала ювелирной точности и полной самоотдачи. Каждую ночь он, надев бинокулярную лупу и уткнувшись лицом в картину, просиживал в согбенном положении в ослепительном свете галогенных ламп несколько часов. Его целью было восстановить живописную поверхность так, чтобы его вмешательство нельзя было заметить невооруженным глазом. Тут все было важно: мазок, краски, текстура. Самое главное, все это должно было полностью соответствовать оригиналу. Если краска вокруг реставрируемого места растрескалась, Габриель имитировал трещины в процессе восстановления. Если художник, к примеру, добился на картине уникального голубоватого оттенка ляпис-лазури, Габриель проводил несколько часов, смешивая на палитре различные пигменты, пытаясь его повторить. От него требовалось сделать свою работу таким образом, чтобы со стороны казалось, будто никакой работы не проводилось вовсе. В идеале картина должна была выглядеть так, как если бы ее только что извлекли из долговременного хранилища: с метами времени, но без повреждений и грязи.
Он устал, но Вичеллио не отпускал его от себя, лишая тем самым заслуженного отдыха. Кроме того, Шамрон разбудил дремавшие в нем эмоции, и все его чувства обострились. Но Габриель знал, что подобная встряска для его работы даже полезна. Он включил стереоустановку и, дожидаясь, когда из динамиков польется музыка, надел бинокулярную лупу «Биномаг» и взял в руки палитру. Он начал смешивать краски с первым аккордом увертюры к опере «Богема». Положив на палитру немного «Моволита-20», добавил к нему чуточку сухого пигмента и каплю растворителя, после чего начал растирать полученную смесь, добиваясь нужной консистенции. Сейчас он реставрировал повреждение на щеке Девы, и посвятил этой работе уже больше недели. Набрав краску, он сдвинул лупу на глаза и стал обрабатывать кончиком кисти живописную поверхность, старательно имитируя мазок Вичеллио. В скором времени он полностью растворился в работе и музыке Пуччини.
За два часа упорной работы Габриель восстановил живопись на участке размером с половинку пуговицы от рубашки. Подняв на лоб бинокулярную лупу, он потер покрасневшие от усталости и напряжения глаза, после чего размешал на палитре новую порцию краски и продолжил работу.
Примерно через час в его мысли снова властно вторгся Шамрон.
«Посла и его жену убил в Париже Тарик».
Если бы не Шамрон, Габриель никогда не стал бы реставратором. Старику требовалось создать для агента такое прикрытие, которое позволило бы ему разъезжать по Европе на вполне законных основаниях. Габриель же обладал художественными способностями и учился живописи в престижном институте в Тель-Авиве, а потом — в Париже. Узнав об этом, Шамрон отправил его в Венецию учиться ремеслу реставратора. Когда Габриель закончил учебу, Шамрон рекрутировал Джулиана Ишервуда, с тем, чтобы тот подыскивал для него работу. Если Шамрону требовалось послать Габриеля в Женеву, Ишервуд, используя свои связи, находил для него работу по реставрации картин в Швейцарии. Большей частью Габриель работал на частных коллекционеров, но бывали случаи, когда он восстанавливал картину для какого-нибудь небольшого музея или частной галереи. Габриель был настолько талантлив, что довольно быстро стал одним из самых признанных реставраторов живописи в мире.
Когда часы пробили два ночи, лицо Приснодевы перед глазами у Габриеля начало расплываться. Шея заболела так, будто ее прижгли огнем. Тогда он снял лупу, соскреб с палитры краску и сунул кисти в банку с растворителем. Потом он спустился на первый этаж, рухнул, не раздеваясь, на постель, и сделал попытку уснуть. Бесполезно. Шамрон по-прежнему не выходил у него из головы.
«Это стараниями Тарика воды Сены покраснели от крови наших граждан».
Габриель открыл глаза. Медленно, фрагмент за фрагментом, к нему возвращалось прошлое. Оно проступало в его памяти, как очищаемая слой за слоем от более поздних записей и грязи настенная фреска. Ему вспомнились день, когда Шамрон его рекрутировал, учеба в академии, операции по ликвидации боевиков из организации «Черный сентябрь», Тунис, Вена...
«Мы все после себя что-нибудь оставляем. Незавершенные операции, старых врагов. И они напоминают о себе, как былая любовь».