Евшиков всегда подслушивал, всегда не понимал о чём речь и всегда страдал, ибо был единственным, кто попадался Ягишне Никитичне с поличным. Кроме постоянных отсидок в сарае с лишением обеда и ужина, он был многократно бит кухонным инструментом. Поломанными об его спину ухватами можно было топить печь не меньше двух - трёх зим. Спина заныла. Не обращая внимания на занывшую спину, Евшиков неспешно огляделся и начал исследовать помещение. Неловко повернувшись, попал рукой в гигантскую паутину, которая занимала треть огромной комнаты. В центре серебристых, едва заметных, кругов сидел золотистый паучок и моргал на непрошенного гостя четырьмя парами сапфировых глаз. Наступила тишина. Евшиков вытащил из волос соломинку и несколько раз ткнул ею в паучка, заставляя того бегать по паутине.
- Вы активировали меня, - мелодичным голосом неожиданно произнёс паук, - ваше молчание затягивается. При отсутствии вопросов произойдёт самопроизвольное отключение системы. Пожалуйста, задайте ваш вопрос.
- Говорящий паук! Надо же, какие твари тут водятся!
- Вас приветствует не тварь, а Безошибочно Точный Навигатор Афины и Гефеста. Если вы нуждаетесь в верном направлении, задайте ваш вопрос.
- А как я пойму, что получил ответ?
- Я буду мелодично петь, - важно ответил паук, - чем ближе я буду к правильному ответу, тем громче я буду петь. А когда прибегу туда, где отображено нужное место, запою так, что вы не ошибётесь. Спрашивайте.
- Ммм..., - Евшиков покусал соломинку и внезапно выпалил, - как пройти в Архив?
Паучок нарисовал пару кругов по паутине и тихонько запел. Звук постепенно нарастал. Добежав до того места, откуда его согнал Евшиков, паук буквально завизжал.
- С ума сошёл?! Чего орёшь?!
- Это, - злорадно заявил восьминогий путеводитель, - тебе за хамство и глупые шутки, неуч тупой! Ванька с Булаткой сразу спросили, как им к Кощею пройти, а ты дурью маешься, про выход даже не спрашиваешь! Никаких тебе мелодичных песен, только неблагозвучный визг!
- Я же думал, что ты врёшь! Где выход, говори!
- Дульки тебе, неуч неумный, неуважительный, - паук откровенно скалился своими жвалами, - нет слова - сиди без ответа, неуч...
- Ах, ты..., - Евшиков схватил старый облезлый веник, стоявший у стены, и, размахнувшись, ткнул в паутину.
- Дурак, что ты делаешь? - заверещал паук, - это же старый веник Никитичны, он же с придурью! Да не тычь в меня, недоумок, карту порвёшь!
- Слово вам всем надо, - неслось в ответ рычание обезумевшего дурака, - мать твою в...
И замолчал. Нужно было слово, а он его не помнил. Куда её мать, эту? В кадушку? В санки? В кресло-качалку? Да и что за мать такая? Пока он размышлял, замерший было паук, смотал с бешеной скоростью всю огромную паутину и буквально растворился в воздухе.
- Эй, - неуверенно позвал Евшиков, - а как же я?
- Для начала бросьте веник, - посоветовал Безошибочно Точный Навигатор из какой-то щели, - иначе он вас отсюда выметет, но куда, никто никогда не узнает, даже я. И не запутайтесь в клубочке. И на вашем месте я бы немного осмотрелся, что бы глупостей не наделать.
- И?
- Вы задаёте вопросы не по существу моих занятий. Система отключается.
- Эй!
Тишина. Отбросив веник, который пытался поддать ему под седалище, и, тяжело вздыхая, Евшиков начал осматривать помещение. О наливное яблочко сломал зуб; при попытке рассмотреть блюдца, чуть не получил разрыв сердца, так как вся гора блюдец внезапно подпрыгнула и, с отчаянным криком: "а посуда вперёд и вперёд!", заняла круговую оборону; лежавшая на скамье подушка, которую он потрогал, истошно заквакала и, глухо сообщив ему: "Будет, будет трубочист, чист, чист!", совершенно по-лягушачьи ускакала в другую комнату.
- Подумаешь, недотрога, - буркнул Евшиков, рассматривая свои, далеко не первой свежести, руки, - из самой пыль с пухом летят!
Ответом ему было надменное чихание.
- Плевал я на всякие изображалки, - обиделся невольный исследователь волшебных знаний, и, поплевав на свои ладони, вытер их о штаны, - мы, хотя и дураки, а на фифах не сидим! Нас и жёсткая табуреточка устроит!
С этими словами он уютно устроился в большом мягком кресле, стоящем перед огромным, заваленном свитками, дубовым столом. На краю стола лежало несколько свежих свитков с яркими красными печатями. Без особых раздумий, протянув руку, Евшиков дёрнул одну из печатей. Свиток развернулся. Привычная вязь кириллицы ожила и начала складываться в фигурки и предметы. Евшиков поднёс к глазам бересту и с удивлением увидел себя. Вот его выбрасывает из ключа колючего, в котором ещё нет зарослей ежевики. Вот два дюжих молодца, подозрительно похожих на Булата-багатура и Ягишну Петровну, подхватывают вялого обмякшего Евшикова под руки и волокут к телеге. А вот и избушка Никитичны. Точнее, прекрасный терем. Сама Никитична стоит на пороге в виде высокой статной женщины с высокой причёской и массивными золотыми украшениями на шее и на руках. В другом абзаце смутил крупный полный дядька, который оказался Кощеем, чей румянец совсем не вязался с образом главного волшебного злодея. К кощеевому колену прижимался здоровенный тигр с золотой цепью на шее, смутно напоминающий ягишниного кота. А потом Евшиков на картинке открыл рот и что-то активно начал говорить. И тут свиток оборвался.
Он заволновался, схватил один свиток, второй, третий... В первом свитке буквы сложились в незнакомую ухмыляющуюся рожу, во втором в здоровенную дулю и, только в третьем, он увидел знакомые фигурки. С недоумением смотрел незадачливый читатель на себя, широко раскрывающего рот в яростном крике, потом замолкающего и падающего на телегу; смотрел, как два здоровенных богатыря с саблями на боку превращаются в Ягишну Петровну и в двенадцатилетнего Булата; как полнокровный, круглолицый, с приятной внешностью, Кощей становится тощим, мрачным, гремящим костями чудовищем; как сгибается Никитична, исчезает её белая - белая кожа, а зубы становятся железными; как в воздух поднимается тигр и, приложившись об землю не менее пяти раз, превращается в очень крупного кота с обрывком золотой цепи в лапах.
- Это что ж я такое, сильное, говорю, - спросил он сам себя, - что всех так корёжит? Эх, и звука нет...