А с сыном баронесса поговорила о том, что нечего расплёскивать семя направо и налево, и если уж невтерпёж, то надо принимать элементарные меры, помогающие избежать нежелательных последствий. Дала ему городской адрес доверенной повитухи, которая слыла большой мастерицей по купированию проблем, порождаемых, как взаимной любовью, так и любовью по принуждению.
С тех пор всё вошло в колею. Эйнион, продолжая с удовольствием предаваться греху любострастия, научился-таки не попадать каждый раз впросак. А к пятнадцати годам он уже перепробовал всю женскую часть прислуги. Ну, разумеется тех, на кого можно было смотреть без содрогания, и которые ещё не разменяли четвёртый десяток. Исключение составила только тридцатипятилетняя ключница, обладательница пышных форм и лёгкого нрава, чем, наверное, и очаровала парня. Она тоже пришлась ему по вкусу. И очень мило пунцовела, каждый раз, когда наследник вызывал её к себе, что бы та застелила его постель свежим бельём.
Кроме того, среди прислуги ходили устойчивые слухи, что к наследнику его телохранители уже несколько раз сопровождали незнакомых девок, а спустя некоторое время выпроваживали их вон из замка. А будущий барон был поклонником разнообразия, как оказалось…
Вся эта информация была импортирована мне в память напрямую, а не как видеоролики. Но, надо второй эпизод как следует обдумать. Что-то там меня беспокоит. Что-то я упускаю, наверное.
Давайте рассуждать. Отец Дадуин взялся помочь юной Мабли сохранить своё рабочее место. Чего он этим добился? Ну, помимо того, что получил совершенно бесплатный и регулярный доступ к молодому и упругому телу прелестницы. А добился он того, что девица, имеющая после памятной ночи на наследника огромный зуб, по прежнему остаётся в замке. Мало того, я думаю, что наследник продолжил оказывать ей повышенное внимание, и не только для того, чтобы её нежными девичьими прелестями всласть понаслаждаться, но и для получения извращённого удовольствия от моральных и физических страданий, причиняемых девушке. Эдакий, знаете ли любитель доминировать, подчинять и повелевать. Только маленький пока. И, скорее всего, по расчётам клирика, Мабли, обладающая стервозным и мстительным характером, рано или поздно должна была сорваться с резьбы. И результатом этого события должна была бы стать безвременная кончина наследника.
Наследник не умер, но исчез, что, в общем-то, одно и то же. Мабли осталась в стороне. Но, мне кажется, что свои изящные ручки она к этому приложила. Остаётся узнать, как всё действительно произошло. Это необходимо, чтобы представлять себе, чего следует опасаться после того, как я заявлю свои претензии на наследство.
Значит, мои первоначальные расплывчатые предположения начинают приобретать более чёткие очертания. В копилку ещё надо положить то, что я узнал ещё от Хефина, то есть мне вспомнились его слова о том, что баронесса больна, причём весьма серьёзно, а духовник, судя по всему, и не чешется. То есть, утешает, конечно, как же без этого. Но практических шагов к тому, что бы как-то бороться с таинственным недугом, не предпринимает.
А это говорит о том, что он, похоже, заинтересован и в её кончине. Как, впрочем, и в кончине наследника был, скорее всего, тоже заинтересован. Зачем? Есть у меня одна мысль. Если я прав, и угадал, где следует копать, то всё встаёт на свои места. Для проверки этих догадок надо опять в астрал. Нужна дополнительная информация. И я, повторяя раз за разом ключевые слова, которые помогли бы мне найти искомое, опять уставился в зеркало…
Несмотря на то, что день едва перевалил за середину, в кабинете господствовал полумрак, рассекаемый узкими клинками лучей дневного светила, пробивавшимися сквозь неплотно задёрнутые густо-багровые портьеры. В левом дальнем углу кабинета стоял массивный стол тёмного дерева с резными ножками и полированной столешницей. И за этим столом, в кресле с густо-багровой же обивкой, сидела стройная женщина, лет тридцати пяти — сорока.
Лицо её выглядело измождённым, безжизненно-бледным. Кожа казалась почти прозрачной. Потускневшие русые волосы были собраны в два толстых хвоста, перетянутых тёмной лентой. Они свешивались ей за плечи, достигая середины лопаток. Одета она была в красно-коричневое платье из тяжёлой материи. Ткань обтягивала её фигуру, выгодно подчёркивая все достоинства. И, вместе с тем, ни у кого не повернулся бы язык назвать это платье вызывающим или вульгарным. Оно полностью закрывало плечи и руки до самых запястий. И даже шею закрывал высокий воротник-стойка.