Семен закрыл глаза. Сердце его учащенно забилось, в висках закололо.
Сказывается возраст. Он уже далеко не юнец и просиживать в бане часами, как это случалось в былые дни, не может. Минут через пять Фетисов вышел в предбанник отдышаться.
Перед глазами его запрыгали серые точки. Он присел на топчанчик. Жутко хотелось пить.
Придя в себя, Семен Владимирович вернулся в парилку.
Очередной ушат воды окатил камни. Раздалось шипение.
Фетисов взял березовый веник. Отхлестав себя по ногам и животу, мужчина ощутил гул и шум в ушах. Это был знак – необходимо снова выбежать в предбанник.
Дернув ручку, Семен вздрогнул. Дверь была заперта.
– Черт! Что за шутки?!
Он забарабанил в дверь. Тщетно.
Обливаясь потом, Фетисов заорал:
– Эра! Эра!..
Тишина.
В сердце что-то кольнуло, руки ослабли.
Облившись водой, Семен Владимирович сел на пол. Тело его обмякло, все вокруг поплыло. Термометр показывал плюс сто двадцать градусов.
Невыносимый жар проникал в каждую пору, в каждую клеточку. Постепенно сознание стало покидать Фетисова.
Он лежал на полу, прерывисто дышал и надеялся на чудо.
Чуда не последовало. Зрение пропало. Секундой позже у Семена пропал и слух. А еще через несколько минут сердце Семена Владимировича остановилось – наступила смерть.
Третья ночь в особняке Иннокентия Эдуардовича выдалась спокойной. По крайней мере, Катка, вопреки собственным ожиданиям, не тряслась от страха и не слышала посторонних шумов и стуков.
Утром, вскочив с кровати, Копейкина первым делом выбежала на крыльцо. Слава богу, новой надписи на стене не оказалось. Уже хорошо. Значит, все не настолько запущенно, как представлялось вчера.
Стоя на крыльце, Катарина потянулась, улыбнулась самой себе и… замерла.
По тропинке шла высокая девушка, неся в руках мольберт.
Улыбка сползла с лица Копейкиной, как с белых яблонь дым. Нахмурив брови, Катарина крикнула:
– Эй, вы кто? И как сюда попали?
Приблизившись, незнакомка быстро затараторила:
– Вы только не пугайтесь, я сейчас все объясню. Меня зовут Лена, я снимаю здесь неподалеку коттедж.
– Как вам удалось проникнуть на нашу территорию?
– Так я через заднюю калитку прошла.
Катарина спустилась со ступенек.
Переминаясь с ноги на ногу, Лена виновато смотрела на мольберт.
– Извините, – пробормотала она, – я, наверное, не вовремя?
– Нет, стойте!
Копейкина внимательно вгляделась в приятные черты лица Елены. Высокие скулы, пухлые губки, бездонные карие глаза и копна иссиня-черных волос, спадающих на тоненькие плечики, заставили Катку вспомнить о правилах хорошего тона.
– Прошу, проходите в гостиную.
– Нет, нет, – запротестовала Астафьева, – это лишнее. Если вы не возражаете, я бы хотела остаться на улице.
– В смысле?
– Понимаете, я художница. Приехала в ваши края на лето в надежде запечатлеть всю эту красоту. Места у вас потрясающие, так и хочется постоянно стоять у мольберта с кистью в руках. Такие виды кругом – только успевай переносить на бумагу или на холст! А ваш особняк… Я здесь уже третью неделю и почти каждый день прохожу мимо той калитки, а зайти к хозяевам не решалась. Особняк царский, настоящее творение архитектуры. Он так и просится, чтобы его нарисовали. Не возражаете, если в течение дня он будет мне позировать? – Леночка смутилась, и ее щечки залил румянец.
– О чем речь, я только «за». Только у меня одно условие.
– Какое? – Астафьева напряглась.
– Не пугайся. Во-первых, прежде чем ты начнешь работать, мы должны познакомиться. Я – Катарина. А во-вторых, за кисть ты возьмешься лишь после чашечки горячего чая. Идет?
Лена словно вся заискрилась.
– Такие условия мне нравятся!
Оставив мольберт на улице, Елена прошествовала за Каткой. Ступив в холл, Астафьева быстро заморгала:
– Ничего себе! Катарина, у вас чудесный дом! Он, наверное, стоит целое состояние. Ну и размеры… ну и шик…
– Лена, а что ты можешь рассказать о своих соседях по коттеджам? – спросила Катка четверть часа спустя.
Астафьева откусила кусочек вафли.
– Да практически ничего. Я знаю их не настолько хорошо, чтобы располагать конкретной информацией. Я ведь из города приехала специально, чтобы хоть какое-то время побыть подальше от людей. Знаете, постоянное общение надоедает, оно давит на мозги. Конечно, люди разные, и некоторым, напротив, необходимо внимание и общение, но я к этой категории не отношусь. Тишина и одиночество – вот где рождается истина. Мои соседи, супруги Фетисовы, вроде бы вполне милые люди. Три дня тому назад я просила Семена Владимировича посмотреть мою машину. Он с радостью согласился. Оказалось, мне необходимо поменять карбюратор. В машинах Фетисов разбирается, как настоящий профи. Наговорил мне столько всего… мама дорогая! Я и половины из его слов не поняла: купить то, заменить се. Я в этом деле – полнейшая идиотка. – Лена погрустнела. – Жалко его, жизнерадостный был человек.
Катарина подалась вперед:
– Что значит – был?
– Ой, вы же не знаете! Семен Владимирович умер.
– Как умер?! От чего?
– Эра Валентиновна сказала: у мужа случился сердечный приступ в бане.
Копейкиной сделалось неуютно.
– Приезжала «Скорая», милиция… – Астафьева выдержала короткую паузу. – Между нами говоря, поведение Эры Валентиновны меня здорово удивило. Конечно, у нее просто мог быть шок от всего случившегося, но… Понимаете, Катарина, по-моему, Эра совсем не опечалена безвременной кончиной мужа.
– На основании чего именно ты сделала такие выводы?
Лена понизила голос до шепота:
– Когда вчера вечером тело Семена Владимировича увезли в морг и Эра осталась одна, я решила составить ей компанию. Ну, нехорошо, когда человек, потерявший близкого, находится наедине со своими мыслями. Еще, чего доброго, в порыве отчаяния совершит необдуманный поступок. Короче, подхожу я к коттеджу и слышу музыку. Сначала подумала – показалось, а потом увидела вальсирующую по комнате Эру Валентиновну!
– Помутнение рассудка?
Астафьева замотала головой.
– Ничего подобного! Стоило мне позвонить, как Эра выключила телевизор и предстала на пороге с разрисованным лицом. Создалось впечатление, что она собралась на тусовку: яркий макияж, прическа, вечернее платье. Поблагодарив меня за сочувствие, Эра поспешила закрыть дверь, сказав, что свое горе хочет переживать в гордом одиночестве. Через десять минут я вновь услышала музыку. А сегодня, идя к вам, я столкнулась с Эрой на поляне. Она сидела на пне с таким довольным видом, словно ей сообщили, что она выиграла миллион долларов.
– На каком пне она сидела? Здесь, у дуба?
– Ну да.
Копейкина встала.
– Лен, ты меня извини, но мне… я должна отлучиться по одному важному делу.
– Да-да, конечно.
В дверях Катка остановилась:
– Лен, а ты куришь?
Астафьева кивнула.
– Э… не угостишь сигареткой?
Выудив из кармана пачку, Елена прочирикала:
– Пожалуйста, травитесь.
На лестнице Копейкина внимательно рассмотрела сигарету.
Марка курева Астафьевой и марка бычка, найденного на тропинке, совпадали.
На ухабистой дороге Катарина встретила растрепанную женщину с раскрасневшимся лицом и горящими глазами.
Вместо приветствия возбужденная особа крикнула:
– Вы не видели здесь Лелю?
– Лелю?
– Это моя гусыня, моя девочка… дочурка! Час назад она была во дворе, а сейчас я хватилась, а ее и след простыл. Никогда раньше она не выходила на дорогу. Леля! Лелечка!
Возле покосившегося забора показался коренастый старикан.
– Ну, как успехи, Свет? Нашла?
– Нет, Карп, нигде нету моей девоньки! Ох, если она в лес ушла, пропадет, не вернется.
Дед усмехнулся.
– Не паникуй, Лелька – гусыня умная, знает, что, акромя тебя, с ней никто не будет сюсюкать и носиться как с писаной торбой.