Гуров быстро глянул на ее руки – изящные и миниатюрные, но на детские совершенно не похожие.
Крячко, едва заметно кивнув, спросил:
– В перчатках орудовала?
– Ну а как же! За кого ты меня принимаешь, – с шутливым негодованием отозвалась секретарь.
– А нечто особо странное, то, что бросилось бы в глаза, не заметили? – спросил Лев Иванович.
– Как же, заметила. Картинка очень похожа на рисунок Дани.
– В каком смысле?
– В том, что его стиль штриховой, одноцветный. Крест, розы, надпись эдакая квазиготическая. Пожалуй, картинка-то самый красивый элемент на ключнице. Остальное – кожа бордо, цепочки-молнии, – аккуратно, но уж простовато, грубовато, без выдумки. Ученический уровень, хотя выделка неплоха. Ну и, само собой, удивила реакция Ректора, да и непонятно, кому в голову пришло такое ему преподносить. Ключница. Крест с сердцем. Что за намеки?
– Ты ей не понравился, – сообщил Крячко, когда они шагали обратно к метро, – у Лилечки звериный нюх на своих и чужих. Не любит она университетских.
Гуров усмехнулся:
– Классовое чутье всегда полезно. И все-таки заметь: такие чуткие людоведы обычно всегда имеют в запасе пару тонких, эксклюзивных наблюдений. А тут ничего подобного. Даже рисунок не показался странным – ну, похож на Данилушкину мазню, не более того. А что, может она что-то скрывать?
Станислав решительно отверг подобное подозрение:
– Нет, что ты. Мы с ней сто лет знакомы, подружились знаешь когда? С тех пор, как она мне списать дала на вступительных. Полное доверие.
– Так-то оно так…
– Борись с подозрительностью, Лева: татуировка-то была на предплечье, а отличники – небось сам такой, в курсе, – в футболках не ходят. Вот и не видела. А может, он ее позже набил.
– Защищаешь нежную Лилию? – съязвил друг.
– Само собой, – без колебаний ответил Крячко, – бережно охраняю этот бесценный и бесплатный источник информации. А ты заруби на своем классическом носу: помимо совсем уж интимных подробностей, если секретарь Ректора что-то не знает, то этого не знает никто. Можно быть уверенным!
Глава 5
За окнами тихо и торжественно шел рождественский снег, кружились снежинки. Мирно и безмятежно было на свете, и лишь Мама Зоя – раскрасневшаяся, пухлая и в кружавчиках – пребывала в расстроенных чувствах и сомнениях. И в эйфории тоже.
Вот лежит она, натянув ломкую хрустящую простыню до круглого подбородочка, спрятав под нею огромные груди, хлопая синими глазами. И состояние у нее эдакое, как у того, кто пинал себе камушки, плетясь по пыльной бесконечной дороге, – и вдруг на него прямо с неба обрушилось Счастье. Ну а поскольку сеансы счастья повторялись не один раз, то Мама Зоя была уже в состоянии контузии.
Ее расфокусированный взгляд скользил, как по маслу, по окружающей роскоши, блуждал по витой ретропроводке, по дубовому потолку с бронзовым крюком на нем и остановился на том, кто голым восседал у антикварного трюмо.
– Привет, соня, – произнес Даниил, улыбаясь в зеркало. Поворачиваться он не собирался, был занят аннигиляцией новорожденной щетины опасной бритвой – занятие, в отличие от созерцания пухлой девушки утром в кровати, требующее внимания и полной концентрации.
Мама Зоя издала вздох и зажмурилась.
Все восхищало ее в Первом Мужчине: бархатные иконописные глаза, рыжие локоны, золотистая кожа, застенчивая улыбка, даже перекошенное тело и хромота. А что? Очень даже ничего, если хромающий опирается на трость с серебряной бульдожьей головой… если часы у него – прадедушкин «Золинген» в кожаном несессере, а гребень – с впаянной серебряной бляхой. Ежедневно – свежая сорочка… Если дача – фамильная, отделанная благородным деревом, мебель антикварная, тяжелые портьеры, льняное постельное белье…
Но, конечно, не это главное.
Главное – это Даниил, молчаливый, легко краснеющий, гладкий, мускулистый, чистенький и славный. Никого подобного Мама Зоя, рожденная и выросшая в заштатном городке, не видела, ни о ком подобном и мечтать не могла.
Они вместе учились в лучшей юридической академии города, а то и страны, знакомы были почти шесть лет, из коих лично общались от силы месяца полтора.
Начало их отношениям положила предсессионная суматоха, когда конспекты передаются туда-сюда из рук в руки, рефераты и курсачи строчатся методом автоматического письма. Тогда и чмок в щечку за вовремя подсунутые конспекты легко преобразуется в куда более чем дружеские отношения. Но у них все было не так, как у других людей. Случилось так, что все спаренные и единственные лекции по одному и тому же предмету приходились на пятничные вечера. Как раз на то время, когда душа вечерника требует гулянки, а никак не прозябания в вечерних аудиториях. Более того, препода по данному предмету бросила молодая жена. И безобидный представитель педсостава, слетев с катушек, стукнул в аудитории по столешнице кулаком и возопил прямо по-Ректорски, что принимать экзамен будет исключительно по своим лекциям! «Записанным собственноручно!», «И разными чернилами!», «И одним почерком!».