Нет. Конечно, нет.
Так и в нашем совместно разделяемом опыте образовалась эта дыра, эта пустота, этот провал. Мне трудно было поддерживать беседу с друзьями, особенно если учесть, что я выпал из курса современных событий; мне трудно было приспособиться. Трудно.
Но я не отчаивался, ибо более не был тем равнодушным и надменным человеком, каким был до наказания. Самая жестокая из школ научила меня смирению.
Теперь я то и дело замечал на улицах невидимок; встреч с ними нельзя было избежать. Но, наученный горьким опытом, я быстро отводил взгляд в сторону, словно наткнувшись на некое мерзкое, источавшее гной чудовище из потустороннего мира.
Однако истинный смысл моего наказания дошел до меня на четвертый месяц нормальной жизни. Я находился неподалеку от Городской Башни, возвращаясь домой со своей старой работы в архиве муниципалитета, как вдруг кто-то из толпы схватил меня за руку.
— Пожалуйста, — раздался негромкий голос. — Подождите минуту. Не бойтесь.
Я поднял удивленный взгляд — обычно в нашем городе незнакомые не обращаются друг к другу. И увидел пылающую эмблему невидимости. Тут я узнал его — стройного юношу, к которому я подошел более полугода назад на пустынной улице. У него был изможденный вид, глаза приобрели безумный блеск, в каштановых волосах появилась седина. Тогда, вероятно, его срок только начинался. Сейчас он, должно быть, отбывал последние недели.
Он сжал мою руку. Я задрожал. На сей раз мы с ним находились не на пустынной улице. Это была самая оживленная площадь города. Я вырвался из его цепких рук и сделал шаг назад.
— Не уходите! — закричал он. — Неужели вы не сжалитесь надо мной? Ведь вы сами были на моем месте!
Я сделал еще один нерешительный шаг — и вспомнил, как сам взывал к нему, как молил не отвергать меня. Вспомнил собственное страшное одиночество.
Еще один шаг назад.
— Трус! — выкрикнул он. — Заговори со мной! Заговори со мной, трус!
Это оказалось выше моих сил. Я более не мог оставаться равнодушным. Слезы неожиданно брызнули у меня из глаз, и я повернулся к нему, протягивая руку к его тонкому запястью. Прикосновение словно пронзило его током. Мгновением позже я сжимал несчастного в объятьях, стараясь успокоить, облегчить его страдания.
Вокруг нас сомкнулись роботы-ищейки. Его оттащили. Меня взяли под стражу и снова будут судить: на сей раз не за холодность — за отзывчивость. Возможно, они найдут смягчающие обстоятельства и освободят меня. Возможно, нет.
Все равно. Если меня приговорят, я с гордостью понесу свою невидимость.
Что мы узнали из утренней газеты
I
В тот вечер я пришел домой с работы, как обычно, в 18.47 и обнаружил, что наша тихая улица целый день гудит, будто пчелиный улей. Оказывается, в каждый дом на Редбад Кресченд доставили «Нью-Йорк таймс» от 1 декабря. Так как сегодня понедельник, 22 ноября, выходит, что 1 декабря — середина следующей недели. Я спросил жену, ты уверена? Потому что утром перед работой сам просмотрел газету, и она показалась мне вполне обычной.
— Тебе за завтраком хоть на албанском газету подавай — покажется вполне обычной, — ответила жена. — Вот, посмотри.
— Сегодня действительно понедельник, 22 ноября? — спросил я.
— Разумеется, — сказала жена. — Вчера было воскресенье, завтра будет вторник, а мы еще не были на Благодарении.
Я осмотрел газету. Заголовки самые обыденные, должен сказать. Такие мы видим каждый день. ПРЕЗИДЕНТ С СУПРУГОЙ ПОСЕТЯТ ТРИ КИТАЙСКИХ ГОРОДА. Так. 10 РАНЕНЫХ ПРИ ПЕРЕСТРЕЛКЕ ПОЛИЦИИ С ГАНГСТЕРОМ. Ладно. В общем, обычный выпуск без всяких сюрпризов. Но помеченный 1 декабря, и это в некотором роде сюрприз.
— Просто шутка, — сказал я жене.
— Кто станет так шутить? Напечатать целый номер? Это невозможно, Билл.
— Так же невозможно получить газету из середины следующей недели, тебе не кажется? — парировал я.
Потом я открыл пятидесятую страницу, где публикуют некрологи, и, признаться, почувствовал себя не в своей тарелке, потому что, кто знает, вдруг это никакая не шутка и каково будет найти свое собственное имя? Слава Богу, умерли Гарри Турнер, доктор Фенштейн и Джон Миллис. Не скажу, что смерть этих людей доставила мне удовольствие, но уж лучше они, чем я, разумеется. Потом заглянул на спортивную страницу и увидел: ПОЧТИ НИЧЬЯ 110–109. Мы собирались взять билеты на эту игру, и я сразу подумал, что теперь не стоит. Затем я вспомнил, что на баскетбольных играх можно делать ставки, а я знал, кто победит, и как-то странно себя почувствовал. Тут же я посмотрел результаты скачек, а потом быстро, флип-флип-флип, открыл биржевую страницу. Вот тогда я по-настоящему вспотел, отдал газету жене и снял пиджак и галстук.
Я поинтересовался, кто еще получил эту газету?
— В каждом доме на Редбад Кресченд, то есть всего одиннадцать семей, но на всех других улицах получили обычную сегодняшнюю газету, — сказала жена. — Мы проверяли.
— Кто это мы? — спросил я.
— Мэри, и Цинди, и я. Цинди первая обнаружила и позвонила мне, а потом мы встретились и все обсудили. Билл, что будем делать? У нас ведь есть будущий курс акций и все остальное, Билл.
— Если это не шутка, — сказал я.
— Похоже, газета настоящая, разве нет?
Мои руки внезапно задрожали. Хотелось смеяться, потому что как раз в субботу вечером мы все жаловались на рутинное однообразие и предсказуемость жизни. И вот, пожалуйста, газета из середины следующей недели. Как будто Господь, послушав нас, хихикнул в рукав и велел Гавриилу или еще кому малость растормошить это болото с Редбад Кресченд.
II
После обеда позвонил Джерри Уэсли и сказал: «У нас вечером собирается компания. Билл, ты придешь со своей половиной?»
Я спросил, по какому поводу встреча, и он ответил, по поводу газеты.
Джерри — страховой агент, и очень удачливый. У него лучший дом на Кресченд: двухэтажный, в стиле Тюдор. Мы прибыли седьмыми, а после нас подошли Максвеллы, Брусы и Томасоны. Цинди Уэсли, как обычно, понаделала канапе, а выпивки тут всегда хоть залейся. Джерри ухмыльнулся и поднял вверх газету. Оттуда, где я сидел, был виден лишь один заголовок 10 РАНЕНЫХ ПРИ ПЕРЕСТРЕЛКЕ ПОЛИЦИИ С ГАНГСТЕРОМ. Но этого хватило, чтобы я узнал ту газету.
— Вы понимаете, — начал Джерри, — что эта газета открывает перед нами необычайные возможности для улучшения материального положения?
— Разумеется, — перебил Боб Томасон, — но с чего мы взяли, что это не розыгрыш? Я хочу сказать, газета из будущей недели, кто может поверить?
Встал Майк. Майк настоящий ученый, преподаст закон в Колумбийском университете.
— Конечно, — сказал Майк, — на первый взгляд кажется, что над нами пошутили. Но посмотрите на эту газету повнимательней. Ни одной необычной детали. Так что же больше похоже на правду? Что кто-то возьмет на себя труд набора, печати и доставки фиктивного номера «Таймс» или что газета попала к нам через какой-то прокол в четвертом измерении? Лично я нахожу маловероятными оба эти варианта и все же трудно поверить в розыгрыш.
— Мы можем сделать кучу денег, — заметил Дэйв Брус.
Все стали натянуто улыбаться. Очевидно, каждый просмотрел спортивную и биржевую страницы и пришел к тому же выводу.
— Надо прояснить еще кое-что, — сказал Джерри. — Разговаривал ли кто-нибудь о газете с посторонними, то есть с людьми, не находящимися сейчас в этой комнате?
— Нет.
— Хорошо. Мы не станем извещать «Таймс» и не проговоримся даже двоюродному брату в Доджвуд-Лэйнс, так? Просто спрячем наши газеты в укромное местечко и тихо будем делать свои дела.
Сид Фишер спросил:
— Решим сообща, что делать, или каждый будет действовать самостоятельно?
— Самостоятельно, — сказал Бад Максвелл.
— Конечно, самостоятельно, — сказал Дэйв Брус.
Только Чарли Гаррис хотел организовать нечто вроде комитета. Чарли сильно не везет на бирже и, думаю, — он боялся рисковать даже с газетой из будущего. Джерри объявил голосование, и десять против одного были за личную инициативу.