— Где вы ее поселили? — спросил Гримстер.
— В номере наблюдения, — подмигнул Кранстон.
— Так приказал сэр Джон? — ничуть не удивился Гримстер.
— Нет, — ответил Кранстон.
— Тогда завтра же под любым предлогом переселите, — распорядился Гримстер.
Номер наблюдения находился на втором этаже, во всех его комнатах, включая ванную, были установлены телекамеры. Гримстер сомневался в их необходимости, но знал, что они доставляли немало удовольствия, подчас похотливого, тем, кто сидел за мониторами в комнате управления, рядом с кабинетом Кранстона.
— Ты распоряжаешься ею, Джонни, — пожал плечами майор. — Приказывай.
Поднимаясь вместе с Копплстоуном к себе, Гримстер спросил:
— Как она себя ведет?
— Как бедная родственница на званом обеде. Накорми ее, развлеки, будь ласков, и, по–моему, она уживется с кем угодно, даже с татарским ханом в шатре. Замечательная девушка — ее простота лучше всякой кольчуги. Помяни мое слово, намучаемся мы с ней.
— Почему?
— Потому что она из кожи вон лезет, чтобы помочь нам. Таким я не доверяю.
— А вдруг она не врет?
— В наши дни таких простушек нет, — пожал плечами Копплстоун.
Гримстер отправился в спальню распаковывать чемодан. Копплстоун, прислонившись к дверному косяку, наблюдал за ним. За окном две сороки порхали над полем. «Одна — к несчастью, две — к счастью», — подумал Гримстер и спросил:
— Все имущество Диллинга здесь?
— Да, на чердаке. Полная опись — вплоть до портсигара с шестью размокшими сигаретами — лежит у тебя на столе.
— Какой марки сигареты? — Гримстер с улыбкой обернулся. Он с молодых лет забавлялся такой игрой в мелочи.
— «Пиккадилли No 1». Впрочем, сколько раз встречался с ним, никогда не видел его курящим. Девушку к вещам я не подпускал. Она просилась, но я сказал, что они опечатаны до твоего приезда.
Они перешли в гостиную. Копплстоун машинально двинулся к бару, к графину с виски. Кранстон следил, чтобы в номерах обязательно было все необходимое.
— Кстати, ее ничуть не удивило, что вещи здесь. Она или дура, или питает блаженное безразличие ко всему, кроме себя.
Взяв у Копплстоуна предложенное ему виски, Гримстер сказал:
— Она не дура. Так что же такое было у Диллинга, что не терпится заполучить сэру Джону? Нечто военное, политическое или научное? Формула превращения обычных металлов в золото?
Копплстоун улыбнулся, пригубил виски, почувствовал, как оно разливается по телу, неся с собой тепло и покой, и сказал:
— Диллинг сумел преодолеть языковой барьер между дельфинами и людьми и разработал систему обучения дельфинов для обнаружения подводных лодок. А может, это были тюлени? Диллинг точно не говорил.
— Вам, как человеку, который слишком много пьет по вечерам, опасно доверять государственные тайны. Рано или поздно вы поделитесь ими с близким другом.
Копплстоун вновь наполнил стакан.
— У вас Лили Стивенс. У меня тайны. Лучше бы наоборот.
— Что показало вскрытие Диллинга? Никаких сомнений насчет тромбоза?
— Никаких. Вскрытие производил Аскью. Его нелегко заставить признать естественную смерть, но с Диллингом все прошло гладко. У него просто часики остановились, и ничего больше. Семь лет назад, тоже весной, у Диллинга был первый приступ.
Гримстер закурил сигару, сказал:
— Завтра вечером мне понадобятся номера «Тайме» и «Дейли Телеграф» за пятницу, двадцать седьмое февраля.
— Зачем?
— Этот день для нас кое–чем интересен, не правда ли?
— Будет сделано. — Копплстоун заговорил сухим официальным тоном. — Сегодня вечером я вернусь в Лондон и найду газеты. А завтра вышлю тебе, — и, подняв стакан, уже весело продолжил: — Слава Богу, у меня есть личный шофер и фляжка виски в кармане.
Оставшись один, Гримстер спросил себя, сколько виски Копплстоун выпивает только для показухи. По утрам руки у него, бывало, дрожали, но голова соображала нормально; он обладал сильным характером и мог в любую минуту отказаться от спиртного, если требовало дело. Гримстер уважал Копплстоуна, называл его другом, но знал, что Ведомство налагает немало запретов на отношения между сотрудниками. Он мимоходом представил, что получится, если открыться кому–то из своих и выболтать все, что накопилось на душе. И решил — легче и безопаснее выйти на улицу и раздеться догола.
За обеденным столом в тот вечер сидели Кранстон, Анджела Пилч, Гримстер и Лили. Анджела была высокой костлявой женщиной сорока с лишним лет, она не говорила почти ни о чем, кроме связанного с армейской службой ее покойного мужа. Долгие годы, проведенные в жарких странах, покрыли ее лицо мелкими морщинками и бледным загаром, иссушили тело, обесцветили голубые глаза. Гримстер не сомневался, что она говорит о покойном муже и в постели с Кранстоном.
Лили, не знавшая этикета, нарядилась в вечернее платье из светло–голубого бархата и поначалу чувствовала себя неуверенно, присматриваясь к новому месту, но через полчаса освоилась, вновь стала самой собой. Ей было уютно, за нею приглядывали, никто ее не дергал, не давал почувствовать себя чужой, ненужной, поэтому она вдоволь насладилась копченым лососем и жареной уткой. Она понимала, Гарри был бы доволен, что она освоилась в этом доме… Бедный Гарри… Он так много сделал для нее с тех пор, как в первый раз вошел в универмаг и купил у нее кусок мыла «Империал».
«Эта миссис Пилч, — размышляла она, — наверное, порядочная стерва, но пока ее можно терпеть. Так сказал бы Гарри. Между нею и майором Кранстоном что–то есть, это и ежу понятно. Хотя в их речах и поведении нет ничего особенного, «это“ все–таки чувствуется. Повязка на глазу у майора… Снимает он ее, когда ложится спать? Жаль, что у миссис Пилч такие сухие и ломкие волосы, а она давно махнула на них рукой. Может, когда мы познакомимся поближе, я посоветую ей шампунь… какой–нибудь с ланолином, чтобы вернуть волосам мягкость и блеск. А все–таки она не умеет вести себя в обществе. Джонни спросил меня что–то о Сен–Жан–де–Люсе, и она тут же вылезла с байкой о том, как играла где–то там в гольф со своим дорогим покойничком». Это было около Шантако, Лили знала это поле, она вместе с миссис Харроуэй иногда ездила туда после вечернего чая, но гольфу так и не научилась.
Лили отодвинула крем–брюле не потому, что оно ей не понравилось, а потому что бархатное платье, которое она месяц не надевала, подсказывало: надо немного последить за собой. Возможно, из–за этого платья у нее слегка испортилось настроение. Хотя к ней относились хорошо, все, кроме Джонни, вдруг показались ей какими–то затасканными, потрепанными. Лишь он словно только что выпрыгнул из коробки, перевитой лентами. Или что–то в этом роде. Но она все еще не была в нем уверена. Он вел себя довольно приятно и вежливо, но смотрел на нее взглядом, в котором не было ничего похожего на взгляды других мужчин. И она не могла разобраться, хорошо это или плохо.
После обеда и кофе Гримстер предложил Лили прогуляться — в саду было еще тепло и светло. Они ступили на мощеную дорожку. Посреди лужайки был пруд, заросший лилиями и накрытый сеткой от цапель, прилетавших с реки полакомиться рыбкой.
— Вы уже освоились, Лили? — спросил Гримстер.
— Да, спасибо, Джонни. Но майор Кранстон хочет переселить меня в другой номер. Там, говорит, удобнее, и вид из окон лучше. Вы что, собираетесь исполнять все мои желания?
— Почему бы и нет? — усмехнулся Гримстер. — Нам у вас нужно кое–что узнать.
«Простота, — подумал он, — хуже воровства. Но здесь замешано еще что–то. Тайное, мне пока непонятное».
— А я считала, вы за полчаса вытянете из меня все, что вам нужно, — усмехнулась Лили. — Мне нечего скрывать — ни о себе, ни о Гарри. В чем же дело?
— Не торопитесь, — ответил Гримстер. — Завтра мы начнем настоящий разговор, но сначала мне хотелось бы вам кое–что объяснить. Я стану задавать вам вопросы обо всем… вопросы иногда личные и каверзные. Мне бы не хотелось, чтобы вы на них обижались. Не всегда вам будет понятно, почему я задаю тот или иной вопрос, но вы не волнуйтесь. Просто старайтесь отвечать как можно точнее. Вы здесь гостья, у вас есть право собрать вещи и уехать в любое время.