— Вот дерьмо!
— А тебе бы не хотелось узнать, кто натравил на нас легавых? — вкрадчиво спросил Бастелика.
— И даже очень!
— Элуа Маспи.
— Ты рехнулся, Антуан?
— Да говорю же тебе: это работа Маспи! Старого придурка Великого Маспи! Филозель сидел в кафе, когда туда явился Пишранд, еще тепленький после разговора с Элуа, и выложил все это своему коллеге Ратьеру! Ну, что скажешь?
Салисето немного помолчал.
— Что я скажу? А то, что мне придется малость потолковать с «моим другом» Элуа… Но тут есть одна закавыка…
— Что ты имеешь в виду?
— У Маспи — свои осведомители… И обычно он очень неплохо информирован… С другой стороны, обо всей этой истории с итальянцем и улетучившимися в неизвестном направлении драгоценностями мы не слыхали ни звука… во всяком случае, я…
— И что означает это «во всяком случае, я», Тони?
— Да то, что это дело вполне мог обстряпать кто–то из вас!
Бастелика, побледнев как смерть, медленно встал.
— Думаешь, я способен вести с тобой двойную игру?
— По нынешним временам миллион франков — очень большие бабки, разве не так?
Антуан повернулся к Боканьяно:
— Слыхал, Луи, как он нам доверяет?
Тот, не переставая жевать, слегка пожал плечами.
— Будь у меня в кармане на миллион стекляшек, я бы давным–давно сделал ноги! — проворчал он с набитым ртом.
Салисето хмыкнул.
— Для начала еще надо суметь отмыть эти стекляшки, малыш!
Луи на секунду перестал жевать, но лишь для того, чтобы, с жалостью поглядев на патрона, высказать свое мнение о нем:
— Каким же ты иногда бываешь кретином, Тони!
Пока Салисето собачился со своими присными, в кабинете дивизионного комиссара Мурато царила примерно такая же атмосфера — шеф отчитывал подчиненных:
— Ну и что о нас думают люди, я вас спрашиваю? Едва вытащили из воды труп Ланчано и узнали, что его добыча исчезла, как прямо у нас под носом ограбили ювелирную лавку на улице Паради и разбили голову сторожу! Кстати, как он себя чувствует, Пишранд?
— Не блестяще… Голова почти всмятку… и врачи настроены довольно пессимистично.
— Браво! Два трупа всего за несколько часов! Да, господа, марсельцы могут чувствовать себя в полной безопасности от посягательства всякой сволочи, угнездившейся в нашем городе! Может, кто–нибудь из вас имеет хотя бы отдаленное представление, за что нам платят жалованье?
Пишранд стал на дыбы:
— Если бы мне вздумалось забыть об этом, патрон, достаточно подойти нагишом к зеркальному шкафу! У меня вся шкура покрыта напоминаниями!
Комиссар Мурато отлично знал, сколько ран получил на службе инспектор Пишранд. Он тут же смягчился.
— Я сказал это, просто чтоб вы малость поднажали, старина.
— Незачем нас подстегивать, шеф. Рано или поздно, но мы непременно загребем всю компанию.
— Что ж, будем надеяться… Ну и как идет ваше расследование, Констан?
Называя подчиненного по имени, комиссар хотел подчеркнуть, какое доверие он питает к старому служаке.
— Насчет убийства Ланчано пока ничего не прояснилось. Жду результатов операции, о которой я вам вчера рассказывал, шеф…
Пишранд подмигнул начальнику, не желая упоминать при Бруно о ловушке, расставленной Салисето, — молодому человеку могло бы очень не понравиться, что в дело впутали его отца. Мурато чуть заметным кивком дал знать, что отлично понял.
— А с ограблением на улице Паради, по–моему, все не так уж плохо…
— Вы находите?
— Сторож когда–нибудь придет в себя и опознает того, кто его ударил, или хотя бы сделает вид…
— Ну, для начала их надо свести вместе.
— Уж это я устрою, как только в больнице дадут разрешение.
— И кого вы туда приведете?
— Антуана Бастелику.
— Правую руку Салисето?
— Насколько я знаю, он один разбивает витрины таким образом.
— Это было бы великолепно… Только бы раненый его признал!
— Не беспокойтесь, признает!
— А что у вас, Ратьер? Как ваши осведомители?
— Немы как рыбы. И дрожат от страха.
— А вы, Маспи, что скажете?
— Я обошел всех мелких контрабандистов и скупщиков, но больше для очистки совести — у всех у них кишка тонка, чтобы прикарманить миллионное состояние…
— И что же дальше?
— Ну, если Ланчано переправили в Марсель не итальянцы, придется поговорить с Адолем… А что касается драгоценностей, только Фонтан способен раздобыть достаточно денег на их покупку. Даже учитывая комиссионные расходы и степень риска, скупщик должен выложить от трехсот пятидесяти до четырехсот тысяч франков. Никто другой во всем Марселе не соберет такой суммы.
Поскольку Селестина решила приготовить на обед буйабес [101], Элуа рано утром сходил к знакомому рыбаку и купил у него нужную для этого блюда рыбу — ту, что живет под скалами. Поднимаясь домой по улице Лонг–дэ–Капюсен, он читал газету и внутренне негодовал на так подло подставившего его Пишранда. Тот, правда, не назвал Элуа (только этого не хватало!), но ясно намекнул, кто выдал Салисето и его банду. Великий Маспи настолько увлекся чтением, что чуть не налетел на ярко–красную машину, стоявшую у крыльца. Элуа тихонько выругался и, подняв глаза, заметил улыбающегося Пишранда. Гневно размахивая газетой, он бросился на инспектора:
— Да как вы посмели…
— На вашем месте, Элуа, я бы поспешил домой, — невозмутимо отозвался полицейский. — Похоже, у вас гости, и, судя по тачке, в которой они разъезжают, довольно–таки важные птицы.
— Корсиканец? — чуть дрогнувшим голосом спросил Элуа.
— Да, у меня есть смутное предчувствие, что это именно он.
— Разве вы не того добивались, бессовестный враль?
— Честно говоря, да. Я остаюсь, и, коли дело обернется совсем худо, зовите на помощь!
Великий Маспи с бесконечным высокомерием поглядел на инспектора:
— Надеюсь, вы не думаете, будто я спасую перед каким–то корсиканцем?
Это гордое заявление не помешало Элуа подниматься по лестнице крадучись. У двери он замер и прислушался. Тишина. И вдруг, охваченный дикой, беспричинной паникой, он влетел в дом, почему–то решив, что всех его домашних уже зарезали. Дверь была не заперта, и Маспи пулей влетел в комнату. Боканьяно по–мальчишески подставил подножку, и Элуа, растянувшись во весь рост, на животе подъехал к ногам Селестины. Тони насмешливо чистил ногти лезвием внушительного ножа.
— Ну, вставай же, Маспи… Великий! — издевательски предложил Тони.
Все три бандита дружно заржали.
— Боже мой, да будь при мне ружье… — проворчал дед.
— А ты заткнись, предок! — сухо бросил Салисето. — А то отправим в постель без сладкого!
Дрожа от унижения, Элуа встал и оглядел комнату. Боканьяно курил, стоя у двери. Бастелика, развалившись в кресле, пил отменный контрабандный портвейн, подаренный Маспи Адолем. Тони то поглядывал в окно, то на хозяев дома. Селестина, дед и бабушка рядком сидели на стульях. Элуа попытался восстановить пошатнувшийся авторитет.
— Ну что, напали втроем на двух стариков и женщину и теперь воображаете себя настоящими мужчинами? — злобно глядя на Салисето, буркнул он.
— Заглохни!
— А не много ли ты о себе воображаешь, Салисето? И, во–первых, какого черта ты приперся в мой дом без приглашения?