— И не стесняйтесь в средствах, ребята, я вас прикрою. Главное — узнайте, где Пишранд!
У мадемуазель Сигулес инспекторы наткнулись на запертую дверь, и соседка объяснила, что накануне вечером молодая женщина уехала куда–то и, видно, надолго — в руке у нее был чемодан. Маспи и Ратьер уже собирались уйти, но Бруно, благодаря семейным связям с детства овладевший искусством открывать двери, решил все–таки заглянуть в квартиру беглянки. Ратьера подобная операция не особенно воодушевляла, но он тоже очень любил Пишранда…
Тело своего друга они увидели сразу. На мгновение полицейские оцепенели, но, поскольку оба были еще слишком молоды и не успели закалиться на службе, не выдержали и разрыдались, скорбя о добром и славном товарище. Особенно страдал Бруно, которому Пишранд в какой–то мере заменил отца. Именно он дал парню то, чего не смог Элуа. Потом они позвонили дивизионному. Тот разразился чудовищными проклятиями и пообещал перетряхнуть весь Марсель, но непременно разыскать убийцу своего инспектора. Фотографию мадемуазель Сигулес немедленно размножили, и десятки людей бросились на поиски Дорады. Салисето представил железное алиби, и полицейским пришлось на время оставить его в покое, хотя ни один из гарантов не заслуживал ни малейшего доверия. Однако комиссар Мурато не думал, что Пишранда убила Эмма Сигулес. Во–первых, нож — не женское оружие, а во–вторых, Пишранду нанесли точно такой же удар, как и Ланчано, и потому, скорее всего, оба убийства совершил один и тот же человек. Из всего этого комиссар сделал вывод, что инспектор шел по верному следу, и, стало быть, от Салисето нельзя отступать ни на шаг.
А Бруно воспринимал поимку убийцы как свое личное дело. Поразмыслив, он решил, что, коли отец согласится помочь, это очень облегчит задачу. И вот ради Пишранда впервые за последние три с лишним года вечером Бруно Маспи направился в отчий дом.
Когда инспектор постучал в дверь, все сидели за столом. Открыла ему Фелиси. При виде брата девушка удивленно открыла рот, и полицейский ласково поддел сестренку:
— Ну, ты по крайней мере не умеешь скрывать своих чувств. И мне отрадно видеть, Фелиси, что все твои тридцать два зуба — в превосходном состоянии.
— Но… он же тут… — беззвучно шепнула девушка.
— С ним–то я и хочу поговорить.
Из гостиной послышался крик Элуа:
— Эй, Фелиси! Да скажешь ты нам наконец, кого там принесло?
Девушка собиралась ответить, но брат, опередив ее, вошел в комнату.
— Это я.
Селестина вскрикнула от радости и страха, а поскольку оба эти чувства смешались в равных долях, звук получился довольно неприятный.
Дед подмигнул внуку, а бабушка с улыбкой спросила:
— Перекусишь с нами, малыш?
Но тут вмешался Великий Маспи:
— Нет, этому господину здесь решительно нечего делать, и я попрошу его не–мед–лен–но уйти, если не хочет, чтобы его вышвырнули вон!
Селестина горестно сложила на груди руки.
— Матерь Божья! Его родной сын! Плоть от плоти…
Бруно, словно не замечая отца, без особого смущения поцеловал мать и бабушку и нежно похлопал деда по плечу. Элуа окончательно вышел из себя.
— Ты что, провоцируешь меня, предатель?
— Я пришел сюда как полицейский, месье Маспи.
— Полицейский — не полицейский, а убирайся поживее, или я так тебя отделаю, что до конца дней своих будешь ходить с перекошенной физиономией!
Бруно подошел к отцу и нагнулся, так что теперь они оказались нос к носу.
— Попробуй меня стукнуть, и как почтительный сын я верну тебе каждый удар с лихвой, а как полицейский возьму за шиворот и отволоку в тюрьму, подбадривая пинками в задницу!
— В задницу?
— Совершенно верно. Именно в задницу!
Элуа повернулся к жене:
— Отличное воспитание! Тебе есть чем гордиться! Парень готов прикончить отца!
Он снова посмотрел на Бруно.
— Ну, валяй, убивай! Чего ты ждешь?
— Я жду, когда ты прекратишь валять дурака!
Великий Маспи опять накинулся на жену:
— А уж до чего почтителен! Вполне понятно, почему ты считаешь его истинным образцом для сестер и брата! Вот что, господин Маспи–младший, к несчастью, я не имею возможности помешать вам ни носить, ни бесчестить мое имя, но я хочу, чтобы вы знали: я больше не считаю себя вашим отцом!
— Неважно!
— Не… Ах ты паршивец! Ну, сейчас тут будет смертоубийство!
Селестина, заслоняя сына, бросилась между ними:
— Прежде чем ты дотронешься до моего малыша, чудовище, тебе придется убить меня!
— Прочь с дороги!
— Никогда!
— Не доводи меня до крайности, Селестина, а то здесь начнется настоящее светопреставление!
Бруно мягко отстранил мать.
— Отец…
— Я тебе запрещаю!..
— Отец… убили Пишранда.
Тут уж наступила гробовая тишина.
— Кто? — немного помолчав, спросил Великий Маспи.
— Тот же, кто прикончил итальянца…
— Салисето?
— Я не знаю.
— А с чего ты взял, будто я в курсе?
— Отец… я очень любил Пишранда… И он всегда хорошо к тебе относился… Правда, он считал тебя жуликом, но по крайней мере жуликом симпатичным, и потом, Пишранд всегда думал о нас, малышах… Именно ради нас он не отправлял тебя за решетку так часто, как ты этого заслуживал…
— Ну и что?
— Может, подсобишь мне поймать убийцу?
— Нет!.. Во–первых, я не обязан вкалывать за полицейских, а во–вторых, мне нет дела до Корсиканца!
— Даже когда он колотит тебя при жене и родителях?
— Ну, это уж совсем другая история, и я расквитаюсь с ним на свой лад — тебя это не касается!
— Ты знаешь Эмму Сигулес по кличке Дорада?
— Смутно.
— Говорят, она подружка Салисето?
— Возможно.
— Это в ее доме убили Пишранда.
— Так ты арестовал Дораду?
— Нет, она скрылась.
Элуа хмыкнул.
— Ох, ну до чего же вы все ловки!
— Не представляешь, где бы Дорада могла спрятаться?
— Нет.
— Ладно… короче, ты вовсе не желаешь мне помогать?
— Вот именно.
— Что ж, я сам пойду к Корсиканцу! Скажи хоть, где я могу его найти.
— В «Ветряной мельнице» на улице Анри Барбюса, но на твоем месте я бы поостерегся… Тони — крепкий малый…
— Не беспокойся, я тоже не кисейная барышня… И я больше не вернусь сюда, отец.
— Правильно сделаешь.
— Не думал я, что ты такая дрянь… И теперь, раз ты встал на сторону убийцы Пишранда, — только держись! Я не оставлю тебя в покое и, даю слово, при первом же ложном шаге сразу упеку в Бомэтт!
— Странные у тебя представления о сыновней почтительности.
— Для меня настоящим отцом был Пишранд, а тебя уважать решительно не за что.
Когда Бруно собрался уходить, Селестина его обняла.
— Ты прав, малыш… И, случись с тобой какая беда, этот сквернавец еще свое получит!
Сказать, что Элуа остался очень доволен собой, было бы бессовестной ложью.
Бруно вместе с Ратьером, грубо отшвырнув хозяина «Ветряной мельницы», преградившего им вход в комнату за баром, переступили порог тайного убежища Тони Салисето. Корсиканец играл в карты с Боканьяно. Оба бандита окаменели от изумления, потом, очухавшись, полезли за оружием, но Маспи, уже державший в руке пистолет, приказал им сидеть спокойно.
— Вас сюда не звали, — буркнул Салисето. — Чего надо?
Бруно подошел поближе.
— Во–первых, вернуть то, что тебе задолжал мой отец.
И Салисето получил такой удар в челюсть, что полетел на пол. Боканьяно хотел броситься на помощь главарю, но Ратьер мягко посоветовал:
— На твоем месте, Луи, я бы не рыпался.
Боканьяно послушно замер. А Тони уже встал, ребром ладони утирая кровь с разбитых губ.
— Ты об этом пожалеешь, Маспи!
— Сядь! А теперь, может, потолкуем немного об убийстве Пишранда?
Бандиты с удивлением переглянулись, и полицейский подумал, что, похоже, оба понятия не имеют о гибели старшего инспектора. На долю секунды он растерялся. Но потом ему пришло в голову, что эта парочка слишком хитра для такой примитивной ловушки.