— Слава богу, пришел! — воскликнула Фелисити. — Где же ты был?
Он равнодушно посмотрел на нее.
— Расследовал дело прошлой ночи. А откуда такая внезапная потребность в моем обществе? Тетя Марион, можно чаю?
Леди Мэттьюз с чрезвычайной тщательностью достала из сахарницы два кусочка сахара и, не отрывая от них глаз, сказала:
— Два сообщения, милый Фрэнк. Как камень на душе. Та девушка хочет тебя видеть. Или в «Кабаньей голове», или в коттедже. Такое неприятное место.
Эмберли взглянул на нее с улыбкой.
— Так я и думал. Что ж, прекрасно.
Леди Мэттьюз взяла в руки кувшин с молоком.
— Дворецкий. Из «Нортон Мэнор».
Улыбка исчезла. Мистер Эмберли, не отрываясь, смотрел на тетушку.
— Да?
— Сообщение от Бэзила Фаунтина. Он уехал в город.
— Когда?
— Около двух часов, мой дорогой.
— Кто передал сообщение?
— Дворецкий. Разве я не говорила? Весь день в клубе.
Эмберли на миг задумался и глянул на часы.
— Понятно. Пожалуй, я не буду ждать чая.
— Да, мой милый, — согласилась тетя, — лучше не ждать. Еще кое-что интересное для тебя. Так глупо со стороны Хэмфри. Эта книга. Ты ведь никак не мог понять, в чем тут дело.
— Я и сейчас не понимаю. Так в чем же?
— Хэмфри нечаянно забыл ее в «Кабаньей голове». Они были там с Фелисити. Заезжали к Ширли, и Хэмфри забыл книгу.
Эмберли, резко повернувшись, посмотрел на дядю.
— Вы оставляли ее там? — спросил он. — Она брала ее?
— Если припомнить, — ответил сэр Хэмфри, — то да, я забыл ее в гостинице, но мы сразу же вернулись за ней, и мисс Браун немедленно возвратила ее.
— Проклятие! Какого черта вы раньше не сказали? — воскликнул Эмберли. — Когда это выяснилось? Кто об этом знает?
— Фелисити, милый. Рассказала Бэзилу Фаунтину. Там еще были: Джоан, тот приятный молодой человек, я и дворецкий.
Эмберли так взглянул на Фелисити, что она съежилась.
— Прости ради бога, что я влезла, но откуда я знала, что не нужно говорить об этом?
— Ты — безнадежная дурочка! — в сердцах сказал Эмберли и выскочил прежде, чем она успела найти достойный ответ.
Через несколько секунд они услышали, как взревел и рванулся с места его автомобиль.
Сэр Хэмфри начал приходить в себя от потрясения, вызванного грубостью племянника.
— Боже правый! — вырвалось у него. — Вот уж не думал, что это так важно. Я очень обеспокоен.
Леди Мэттьюз заглянула в сухарницу.
— Почему мне не дали поесть? — пожаловалась она. — Я ужасно голодна.
— Но ты же от всего отказалась, — напомнила ей Фелисити.
— Глупости, моя дорогая. Дай мне, пожалуйста, ячменную лепешку, — попросила леди Мэттьюз. Ее голос, как всегда, был ровным и спокойным.
После посещения леди Мэттьюз Ширли раздирали противоречивые чувства. Ей очень хотелось переложить свою ношу на другие, более сильные плечи, и в то же время она опасалась последствий такого шага. Она не могла забыть, как несколько дней назад у машины с трупом железная рука до боли стиснула ее запястье. На руке остался синяк, а в душе — убеждение, что мистера Эмберли, как бы он ни любил животных, не разжалобят люди, уличенные им в нарушении закона. Его связь с полицией удваивала ее осторожность. Да, это правда — он никому не сообщил о ее присутствии на месте убийства, правда и то, что он не выдал ее на маскараде. Но ей всегда казалось, что рыцарство тут ни при чем. Просто он играл с ней, как кошка с мышью. Он следил за ней с самого начала и следил недобрым глазом. Она чувствовала это. Некоторые его слова до сих пор жгли обидой. Он сказал, что она ему совсем не нравится, и она не сомневалась в том, что это правда. Он насмешничал над ней или был груб. И никогда не упускал возможности сказать, что она глупа и зелена. Его мягкости в ночь, когда погиб Марк, тоже нельзя придавать большого значения. Ведь только каменная статуя не размягчилась бы при подобных обстоятельствах, а мистер Эмберли не был каменной статуей. Кроме того, возможно, что он тогда просто решил изменить тактику, чтобы вызвать ее на откровенность. Он казался ей человеком, совершенно лишенным сострадания.