Она стиснула руками веер так, как будто он олицетворял собой усадьбу, и продолжала хрипловатым голосом:
— Тот факт, что другой такой Четвуд не купишь ни за какие деньги на свете, не имеет для него никакого значения. Он хочет лишь выручить приличную сумму за Четвуд. Поэтому он попытался с помощью Сильвии заставить меня продать мою долю, но я знала, чего хочу, и наняла хорошего адвоката. В результате я сохранила свои права на Четвуд и потеряю их только в том случае, если умру, не оставив наследников. Если мне суждено будет сегодня умереть, он станет единоличным владельцем Четвуда. Вот почему Питер Дейли заинтересован в моей смерти.
Питер продолжал стоять и смотреть на нее сверху вниз зачарованным взглядом, к которому примешивалось отвращение, как будто он видел перед собой свернувшуюся в клубок маленькую змейку.
— Ты все сказала? — спросил он.
— Да, — ответила она, — я сказала все, что хотела. Теперь, я полагаю, ты захочешь оправдаться и, быть может, объяснить, почему ты думаешь, что я хотела бы убить тебя. Ну, давай же, говори. Мне будет интересно тебя послушать.
На несколько мгновений в комнате воцарилась тишина. Враждебность между Джин и Питером стала почти осязаемой. Она стояла между ними, безобразная, огромная и грозная — нечто такое, что разгорелось поначалу только между этими двумя, но от чего теперь и остальным невозможно было уйти.
Наконец Питер, по-прежнему смотревший на Джин взглядом, в котором восхищение смешивалось с гадливостью, заговорил.
— Пять лет тому назад, — сказал он, — когда ты играла здесь, в Новом Орлеане, ты была все той же тщеславной крошкой, какой ты остаешься и сегодня. Но у тебя был талант. Всякий, кто хоть немного знаком с театром, мог бы поставить диагноз твоего заболевания: талант, погребенный под горой настороженного самомнения. Я не питал к тебе никакой злобы, чему ты, конечно, не поверишь, поскольку, судя по всему, ты не можешь представить себе, что у меня могли быть более высокие мотивы, чем те, которые, поменяйся мы местами, могли бы двигать тобой. Но ты вызывала у меня отвращение. Я об этом открыто говорил. Я писал черным по белому о том, что тебе необходимо, чтобы стать настоящей актрисой. Однако твоя колоссальная самонадеянность не позволяла тебе воспринимать никакую критику. Ты ее просто не выносила и всячески выпячивала свою дурацкую манерность, силясь доказать, что в критике ты не нуждаешься. Когда я услышал, что тебя уволили, я обрадовался. «Если она теперь как следует походит в поисках работы, — сказал я сам себе, — может быть, она наконец избавится от самолюбования и разум ее просветится». И вот волею судеб ты попала в руки к хорошему режиссеру. Ты была так рада получить работу, что делала все, что он от тебя требовал. И роль у тебя получилась. Если ты посмотришь критическим взглядом на себя в одном из своих самых кассовых фильмов, ты поймешь, что тебя заставили следовать всем тем советам, которые я тебе давал. Только ты не захочешь этого понимать. Ты и сейчас настолько самодовольна, что будешь говорить себе: «Это — Джин Трент! Красивая, талантливая Джин Трент! Вы только посмотрите, что я там выделываю! Посмотрите, какое я чудо!» Единственное, что я могу тебе сказать в подтверждение того, что я не пытался испортить твою карьеру, лишь бы вынудить тебя продать Четвуд, — это тот факт, что я не начинал процесс против тебя до тех пор, пока ты не стала зарабатывать достаточно, чтобы позволить себе нанять хорошего адвоката. Однако… — Он пожал плечами и отвернулся от нее. — Однако после твоей сегодняшней речи перед всеми нами я засомневался, не может ли единоличное владение Четвудом быть для тебя более заманчивой перспективой, чем владение его половиной. Ну что ж, разве может мужчина мечтать о более приятной смерти, чем смерть от сжимающих его горло тонких, надушенных пальчиков красивой женщины?