— Не понимаю.
— Чем вы тут занимались с Жан Пьером, когда я приехала? А? Играли в карты?
— Фреда, не заводись.
— Я очень спокойна.
Однако это было не так. Чем невиннее становился ее тон, тем больше меня разбирала злость.
— Мразь. Ведь я же подобрала тебя, приютила, целых полгода кормила, одевала, а ты в знак благодарности, не иначе, хочешь отнять у меня Жан Пьера Франка! Шлюха.
— Клянусь тебе…
— Молчи! Мало тебе Вилли Брауна? А мальчишка, которого ты сто раз приводила сюда? Думаешь, я ничего не замечала?
Она не ответила. Она стояла передо мной совсем бледная — невинная сирота, руки за спиной, хочет меня разжалобить.
— Ты всех динамишь, — сказала я уже спокойнее. — А я таких не люблю. Понянчилась с тобой — и будет. Денег ты немного скопила, на оплату номера в гостинице хватит, убирайся.
— Но Фреда…
— Я больше не желаю тебя видеть. Отдай ключ.
Швырнув мне ключ от квартиры, она извлекла из шкафа несколько великолепных платьев, что я ей подарила, швырнула их на пол, прошипела:
— На, забирай свое тряпье. И добавила:
— Ненавижу тебя.
— Змея!
Тут она расхохоталась. — Вообразила, что ты в кино, старушка?
Уходя, я хлопнула дверью. Всю ночь я не могла сомкнуть глаз. Мерзавка. Я ненавидела Сильвию, однако у меня еще и в мыслях не было убивать ее. Прошло несколько лет, прежде чем я на это решилась.
Телефон.
— Фредерика Мэйан, слушаю вас.
— Это я, Сильвия. Как дела?
— Чего ты хочешь?
— Не вздумай ставить мне рогатки, Фреда, а не то тебе же будет хуже.
— Слишком поздно, вчера я говорила с Паркером. Он уже звонил другой актрисе.
— Ладно, ты пожалеешь об этом.
— Ты сама пожалеешь.
Я хотела положить трубку, когда она добавила:
— Фреда, однажды, когда тебя не было дома, я порылась в твоей спальне. И в секретере.
— Нашла тайник. Тебе это о чем–нибудь говорит?
Я побледнела, трубка задрожала у меня в руке. Что еще там нашла эта мерзавка?
— Я взяла кое–какие бумаги там. Проверь, я подожду.
Я положила трубку на столик рядом с аппаратом и как сомнамбула двинулась к секретеру. Старинный секретер, который обошелся мне в кругленькую сумму из–за потайного ящичка. Я пошарила внутри, пытаясь нащупать защелку. Мои пальцы так сильно дрожали, что я потратила более минуты, пока нашла ее. Раздался щелчок, ящик открылся, пусто. Снова взяв трубку, я не узнала собственного голоса.
— Алло, Сильвия.
— Убедилась? Все бумаги у меня. В надежном месте, и никто не сможет найти их, если только я сама этого не захочу. Понятно?
— Отдай их мне! Довольный смешок.
— Тебе нечего бояться. Я никому их не покажу. Если будешь паинькой.
Я проиграла. И по своей же вине. Мне давно следовало сжечь эти бумаги, но я о них забыла, положив в ящик. Теперь они у нее, и ей ничего не стоит не сегодня, так завтра сломать мне карьеру… Я сказала:
— Я поговорю с Паркером. Ты получишь роль. Но потом ты мне вернешь их?
— Да.
Она положила трубку, оставив меня наедине с моим прошлым.
В тот вечер я напилась до чертиков.
Я, разумеется, не собиралась сдаваться после первой же словесной перепалки. Ее победа была временной. Хотя, сказать по правде, я совершенно не представляла, как с ней воевать. И решила использовать ее же оружие. Нечто вроде шантажа. Я наняла на неделю частного детектива, одного из тех полицейских–неудачников, который за тысячу франков в день готов убить кого угодно. Этот тип сообщил мне массу интересных вещей.
Сильвия, подыскавшая себе однокомнатную квартирку на площади Клиши, ежедневно принимала там полного господина лет пятидесяти, с седеющими волосами, в очках Вилли Браун, выдающийся режиссер.
Кроме того, Сильвия, несомненно в избытке наделенная чувствами, каждую вторую ночь давала приют под своей крышей длинноволосому молодому человеку. Очевидно, именно его я частенько видела у себя, когда он выходил из комнаты Сильвии, крался вдоль стен с похвальным желанием остаться незамеченным.
Вполне достаточно, чтобы запустить машину огромной разрушительной силы. Сначала я анонимно сообщила Флоре Браун, что ее чуткий и нежный муж ежедневно между четырьмя и шестью пополудни спит с Сильвией Сарман. Устроив с помощью другого детектива слежку теперь уже за певицей, я стала ждать результатов своей инициативы.
Понадобилось три недели и множество анонимных писем, чтобы Флора, наконец, зашевелилась. Она приехала, увидела, убедилась и, судя по всему, промолчала, так как визиты ее мужа к Сильвии реже не стали.
Я пришла в ярость. Тем более что Сильвия, вновь пригрозив мне бумагами, потребовала, чтобы я попросила Брауна добавить ей текста в картине. Шлюха! Впрочем, Вилли Брауну для этого совершенно не требовалось мое согласие. По правде говоря, моя роль была так урезана, что на премьере, в Мариньяне, я была вынуждена таращить глаза, чтобы увидеть себя на экране. Разумеется, мне все равно устроили овацию, так как каждый видел, что Сильвия и яйца выеденного не стоит. Я даже слышала, как женщины, выходя из зала, говорили о ней:
— Наверняка переспала со всей кинокомпанией, чтобы получить такую важную роль.
— Это уж точно, не из–за таланта же ее наняли.
— Как сказать. Ее талант — заводить шашни.
— В таком случае ее ожидает большое будущее!
Правда, я должна признать, что этими женщинами были актрисы. Но так или иначе, они выражали мнение большинства.
Хуже всего, что я должна была быть приветливой с Сильвией и на площадке, и на людях. Мы целовались по любому поводу, как лучшие подруги, и все восхищались нашей дружбой. Я как–то раз позвонила ей:
— Так ты вернешь мне бумаги? — Какие бумаги?
— Сама знаешь.
— Нет.
— Ах ты, дрянь! Это грубый шантаж! Я подам на тебя в суд!
Она рассмеялась, как делала это уже не раз.
— Ну что ж, давай, старушка! Разрекламируй это дельце! Когда газетчики узнают, что твой муж уже пять лет сидит в тюрьме за грабеж, и что полиция всерьез подозревала тебя в соучастии, а затем обвинила в сокрытии краденого, вот смеху–то будет! Весь Париж обхохочется!
— Ты лжешь
Нет. Откопав эти бумаги, я подняла газеты пятилетней давности. Мне известно все от начала до конца. Так что на твоем месте я бы не дергалась.
Отчаяние овладело мной, ибо в этой истории все было ложью. Мой муж был виновен, конечно, но я ничего не знала, абсолютно ничего. Все остальное журналистские
домыслы…
— Ты хочешь денег? Сколько?
— Деньги ни при чем. Я делаю это ради удовольствия.
На что я только не шла, чтобы скрыть эту дурацкую историю. Сначала утаила свой брак от семьи. К счастью, газетчики не выведали моей девичьей фамилии, когда арестовали мужа. Меня подозревали в сокрытии краденого, и всё из–за нескольких несчастных украшений, что он мне подарил. Но я без особого труда отстояла свою правоту.
В кино я тогда не снималась. Я занялась этим ремеслом только после того, как муж оказался в тюрьме, под девичьей фамилией. И тогда же я возобновила отношения с родителями. Я считала это дело давно похороненным. И тут, как по закону подлости, Сильвия устраивает обыск, находит мое свидетельство о браке, узнает про меня всю подноготную. Дрянь!
Сильвии удавалось всё. У меня же — одни осечки. Я надеялась, что следующий фильм доставит мне больше радости. Но нет, эта шлюха вошла в состав исполнителей! Я отправилась к Паркеру.
— Паркер, мальчик мой, я хочу попросить вас об услуге.
— Дорогая моя, вы же знаете, я ни в чем не могу вам отказать.
— Вот.
Я не знала, с чего начать, но потом вдруг меня прорвало.
— Сильвия Сарман не должна сниматься в моей очередной картине. Во–первых, она плохая актриса, во–вторых, крадет у меня лучшие сцены. Я нахожу это по меньшей мере несправедливым, и мне кажется, вы могли бы замолвить за меня словечко Вилли Брауну. Вам он не может отказать, да и к тому же всем известно, что он дает работу этой девице лишь потому, что она его любовница.
Паркер сделал то, что делал всегда, когда хотел показать, что он в затруднении — скрестил пальцы и взмахнул руками, будто раскачивал перед собой кадило.