Район вообще был непритязательным, но дом номер четыре был самым мрачным в округе. Садик перед ним густо зарос, а ограда покосилась, доски во многих местах сгнили. Краска на стенах дома облупилась и слезла, но, как заметила Корделия, стекла в окнах первого этажа просто сияли чистотой, и их украшали аккуратные занавески. Ясно было, что в доме есть хозяйка, но ее старания поддерживать порядок не имеют успеха, потому что она слишком стара, чтобы делать тяжелую работу самой, и слишком бедна, чтобы нанять помощников. Корделия посочувствовала ей, но когда на ее стук наконец отозвались, дверь открыла женщина, вид которой сразу же рассеял ростки симпатии. Ее никак не могли вызывать эти жесткие, недоверчивые глаза, зло поджатые губы, тощие руки, скрещенные на груди, чтобы, казалось, стать костлявым барьером, преграждающим путь к любому общению. Возраст ее невозможно было определить на глаз. В стянутых назад в маленький тугой пучок волосах почти не было седины, но лицо избороздили глубокие морщины, а на худой шее вздулись вены и проступали сухожилия. На ней были войлочные тапочки и крикливой расцветки хлопчатобумажный халат.
– Меня зовут Корделия Грей. Не могла бы я побеседовать с доктором Глэдвином? Он дома? Меня интересует одна его давняя пациентка.
– Дома, где же ему еще быть? В саду. Проходите прямо туда.
Запах внутри стоял ужасный: смесь затхлости и кислятины с преобладанием надо всем этим тяжелого аромата морилки от тараканов. Корделия прошла дом насквозь и вышла в сад, избегая заглядывать мимоходом в кухню или гостиную: кто знает, как будет истолковано такое любопытство?
Доктор Глэдвин сидел в кресле с высокой спинкой, которое вынесли на солнце. Никогда не видела Корделия такого дряхлого старика. На нем был теплый тренировочный костюм. Его распухшие ступни были втиснуты в огромные шлепанцы. Колени укрывала вязаная шаль. Руки свисали с подлокотников кресла, словно были слишком тяжелы для хрупких запястий. На продолговатом черепе остались лишь кустики почти бесцветного пуха.
Корделия подошла к нему и негромко окликнула по имени. Ответа не последовало. Тогда она присела около него на корточки и заглянула прямо в глаза.
– Доктор Глэдвин, я хотела поговорить с вами об одной пациентке. Это было много лет назад. Миссис Кэллендер. Помните, миссис Кэллендер из Гарфорт-хауса?
Он не отзывался. «И не отзовется, – обреченно подумала Корделия. – Глупо даже пытаться тормошить его дальше». Миссис Глэдвин стояла рядом с креслом, словно демонстрируя своего супруга изумленной публике.
– Давайте, давайте, – подзуживала она, – спросите его о чем-нибудь еще! У него же все в голове. Было время, он любил талдычить: «Мне нет нужды вести записи. Я могу все держать в голове».
– Что сталось с карточками его больных, когда он перестал практиковать? – спросила Корделия. – Их кто-нибудь забрал у него?
– Я же вам только что сказала: не вел он никаких карточек. А меня спрашивать бесполезно. Тому парню я сказала то же самое, слово в слово. Наш милый доктор был рад жениться на мне, когда ему понадобилась помощница, но дела своих пациентов он со мной не обсуждал. Этика профессии, видите ли! Он мог пропивать все доходы от своей практики и еще толковать о какой-то этике.
Ее просто трясло от злости. Корделия боялась встретиться с ней взглядом. В этот момент ей показалось, что губы старика задвигались. Она склонилась к нему еще ближе, но сумела разобрать только одно слово: «Холодно».
– Мне кажется, он хочет сказать, что замерз. У вас не найдется еще шали обернуть ему плечи?
– Замерз? На такой-то жаре! Бросьте, ему всегда холодно.
– Тогда, может быть, ему принести какое-нибудь одеяло?
– Послушайте, мисс, оставьте его в покое. Или, может быть, вы сами будете ухаживать за ним? Хотела бы я посмотреть, как вам понравится мыть его, как ребенка, менять ему пеленки, просушивать матрац. Я могу принести ему одну шаль, только через пять минут он начнет сдергивать ее с себя. Он сам не знает, чего ему надо.
– Извините, – промямлила Корделия. Ей хотелось спросить еще, приходит ли к ним медсестра из поликлиники для нуждающихся и малообеспеченных семей, не пробовала ли она найти койку в доме для престарелых, но к чему было задавать лишние вопросы? И без того ясно, что эти люди дошли до той степени отчаяния, когда нет сил даже просить о помощи.
– Что ж, простите, что побеспокоила вас.
В сопровождении хозяйки она снова прошла через дом к выходу. Был все же один вопрос, на который Корделия должна была получить ответ.
– Вы упомянули о молодом человеке, который к вам приезжал. Его звали Марк?
– Марк Кэллендер. Он спрашивал про свою матушку. А еще дней через десять у нас побывал еще один посетитель.
– Кто же это был?
– О, настоящий джентльмен! Вошел как к себе домой. Нам он не представился, но я его как будто уже где-то видела. Ему нужен был доктор Глэдвин, и я провела его к нему. День был ветреный, и мы сидели в гостиной. Он подошел к доктору и сказал: «Здравствуй, Глэдвин!» – как будто разговаривал со слугой. Потом он нагнулся и посмотрел ему в лицо. Прямо глаза в глаза. Потом пожелал мне доброго здоровья и ушел. Видите, как мы теперь популярны. Скоро я начну брать за вход сюда плату.
Корделия хотела уже протянуть ей на прощанье руку, но почувствовала, что женщина не хочет, чтобы она сразу уходила. Глядя неподвижно перед собой, та вдруг сказала:
– Этот ваш приятель, тот парень, что приезжал сюда… Он оставил свой адрес, сказал, что может посидеть со стариком, если мне нужна будет передышка. Сказал, что сумеет приготовить ему и себе обед, если понадобится. Мне очень нужно повидать сестру в Хэверхилле в это воскресенье. Передайте ему, что он может приехать, если еще не пропало желание.
Это была капитуляция. Корделии легко было представить, чего стоило ей это с трудом выдавленное сквозь зубы приглашение. В порыве сочувствия она предложила:
– Вместо него в воскресенье могу приехать я. У меня есть машина. Я доберусь сюда быстрее.
Этот день был бы потерян для работы на сэра Роналда, но она и не будет вставлять его в счет. В конце концов даже частный детектив имеет право устроить себе выходной в воскресенье.
– Нет, девушка здесь не годится. Кое-что с ним может проделать только мужчина. Мальчик ему понравился. Я такие вещи чувствую. Скажите ему, что он может приехать.
Корделия посмотрела на нее.
– Он приехал бы, приехал бы непременно, я уверена. Но он не сможет. Он умер.
Миссис Глэдвин не сказала ничего. Корделия протянула руку и дотронулась до ее рукава.
– Извините еще раз, – сказала Корделия. – Теперь мне действительно пора.
Она чуть было не добавила: «Что я могу для вас сделать?», но вовремя удержалась, понимая, что сделать здесь никто ничего не может.
Отъезжая от дома, она все еще могла видеть угрюмую маленькую фигурку в его воротах.
Корделия сама не понимала, что заставило ее остановиться по пути и совершить десятиминутную прогулку по саду аббатства Сент-Эдмундс. Просто она чувствовала, что, прежде чем вернуться в Кембридж, ей необходимо привести в порядок растрепанные чувства, а вид травы и цветов сквозь нормандские ворота был слишком соблазнительной приманкой. Садом она вышла на берег реки. Усевшись у воды, она пять минут погрелась на солнышке. Ей вспомнилось, что нужно занести в блокнот расходы на бензин за два последних дня, и она запустила руку в сумку. Первым она нащупала не блокнот, а молитвенник. Достав его, Корделия глубоко задумалась.