Тот день начался с привычных дел. Мейглин накормила кур и вычистила стойла в конюшне. Потом замесила тесто для хлеба и, пока оно поднималось, занялась нескончаемой стиркой и развешиванием постельного белья. К полудню белье высохло, а Мейглин уже хлопотала в полумраке зала, разнося еду и напитки. Незаметно наступил вечер, и в зале снова закрыли окна и ставни. Далеко на севере небо скрывала мутная завеса — предвестница неумолимо надвигавшегося Деш-тира. Тобас долго стоял на крыльце, пока краски заката не сменились вечерними сумерками. Быть может, сегодня он в последний раз видел восход солнца. Хозяин постоялого двора был человеком не робкого десятка, но от этой мысли ему делалось страшно.
— Песчаная буря, — успокоил его прискакавший всадник. — Всего-навсего обыкновенная песчаная буря. Но, думаю, дни ясного неба и солнца сочтены и здесь.
Вслед за этим всадником приехали другие. Их было достаточно много. Обычно постояльцы приезжали еще засветло и оставались на ночлег. В зале сделалось непривычно людно; приехавшие заняли почти все места. Мейглин наливала эль, наполняла едою тарелки, мыла посуду. Ей было некогда разглядывать гостей. Скорее всего, она даже не обратила внимания, что приехавшие были весьма немногословны. Когда они просили что-то принести, их речь выдавала людей клана. Среди них выделялся один довольно странный человек. Тот говорил вполголоса и исключительно на древнем паравианском языке.
— Это люди короля, — сказал Тобас, когда зал наконец опустел.
Хозяину постоялого двора было явно не по себе; он даже забыл про свою трубку. В кухонном очаге дотлевали разворошенные поварихой угли, и при их красноватом мерцании, не удержавшись, Тобас позволил себе пооткровенничать с поварихой.
— В их числе — наследный принц Шанда. Он направляется на битву с Деш-тиром и не желает привлекать к себе внимания. Они запасутся у нас водой и провизией и перед рассветом уедут. Само собой, не по торговому пути.
— Они что ж, так и едут тайком? — спросила повариха, которая только теперь смогла передохнуть, подставив скамеечку под свои гудящие от усталости ноги.
Тобас кивнул.
— С того времени, как выехали из лесу в Алланде.
Это объясняло столь внезапное появление путников. Разумеется, двигайся они по торговой дороге между Ати-хасом и Иннишем, весть о них достигла бы постоялого двора намного раньше.
— Мейглин, — повернулся к ней Тобас, — прежде, чем ляжешь спать, собери остатки хлеба и сыра для их конюха. И кувшин эля не забудь.
Мейглин сделала, что ей велели, и, пожалев уставшую повариху, сама вызвалась отнести ужин в конюшню. За день она тоже изрядно устала, а потому даже забыла спрятать под платок распущенные волосы. Взяв поднос с едой и кувшин эля, Мейглин вышла через заднюю дверь на освещенный луной двор.
Мейглин рассчитывала, что конюх утомился в пути и уже спит на сеновале. Однако она ошиблась. Она застала его мокрым и почти голым. Оказалось, конюх ходил к колодцу, чтобы умыться. Он едва успел плеснуть на себя водой и был вынужден спешно вернуться, ибо у пустынного племени начиналось празднество полнолуния. Не имея полотенца, конюх обсыхал прямо на ветру. Его влажные волосы спутались и налезали на лоб. Потная, запыленная одежда, которую он надеялся прополоскать в воде, небрежно волочилась по земле, но конюх этого даже не замечал. Он зачарованно смотрел на залитые голубоватым светом пески. Тишина лунной ночи настолько завладела им, что он даже не заметил присутствия Мейглин. А Мейглин, в свою очередь, глядела на него, зачарованная красотой его тела.
Судя по длинным волосам и характерным завиткам волос, какие остаются, когда волосы часто заплетают в косу, человек этот принадлежал к какому-то клану. Он еще не вошел в зрелый возраст: при широких, мускулистых плечах бедра у него были как у мальчишки-подростка. Мейглин застыла на месте, боясь дышать. У нее пылали щеки, но она не могла отвести глаз от незнакомца.