Когда я вышла из больницы, выяснилось, что еще не все закончилось — у меня долго держалась температура, а потом было подозрение на метастазы. И я опять получила довольно большую дозу облучения. На сеансы приезжала с работы.
Напряжение сохраняется до сих пор. Когда я прихожу на обследование в кабинет к молодому доктору наук Марине Чекаловой, делаю вид, что я совершенно не боюсь, а сама ловлю каждый ее взгляд. И если она у меня ничего не находит, смотрю на нее, как на самого любимого человека.
Когда я думаю о том, что наступит время и меня не будет, возникает какой-то панический страх. Как же я не увижу своих детей и внуков, не узнаю, что с ними станет? Однако с годами страх перед неизвестностью становится меньше, и я надеюсь, он вообще пройдет.
Мне кажется, возраст и болезнь сделали меня мудрее. Во время болезни ты перестаешь реагировать на мелочи и смотришь на жизнь иначе. Как будто поднимаешься на ступеньку выше, откуда больше видно.
Я не суеверный человек, но почему-то боюсь написать завещание. К счастью, завещать мне практически нечего. А папа писал свое завещание лет десять. Вообще-то ему уж тем более завещать было бы нечего, но случилось так, что Татьяна Львовна Щепкина-Куперник оставила ему в наследство кольцо (оно сейчас перешло моей дочке), и 7 или 8 тысяч рублей — огромные по тем временам деньги. У папы впервые оказалась такая большая сумма, Скрывать он ничего не мог, и я знала о неожиданном наследстве.
Эти деньги папа очень берег (лишь когда он уже довольно серьезно болел, ему приходилось немного брать из них на лечение). Папе хотелось завещать деньги всем родным, и он постоянно распределял эту сумму. Сначала разделил ее на три части: жене Ирине Николаевне, Зине и мне. Потом взял у всех нас понемногу — так, чтобы Леше и Саше досталось по 700 рублей. Это тоже были хорошие деньги (моя максимальная зарплата в те годы составляла 260 рублей).
Потом он снова стал мучиться: «Может, мне отдать внукам деньги при жизни?» Я поддержала его: «Конечно, ты увидишь, как они рады».
Когда папы не стало, Ирине Николаевне, Зине и мне досталось по полторы тысячи рублей. Это наследство позволило мне сделать ремонт в квартире.
Папино завещание было очень коротким. И деньги были в нем — не главное.
В завещании папа, обращаясь ко мне, писал, что очень горд мною, благодарит судьбу за то, что у него такая дочь, и просит меня о том, о чем я никогда не думаю, — заботиться о своем здоровье.
Еще папа написал, чтобы я продолжала опекать Зину, воспитывать детей, и просил не оставлять Ирину Николаевну — она была ему верным другом и много для него сделала.
Вспоминая папино завещание, я тоже очень хочу что-то написать детям и внукам. Но не нахожу в себе силы.
ПРИЯТНО ГОВОРИТЬ СРАЗУ СО ВСЕМИ
Однажды мне нагадали, что я напишу книгу. Я искренне удивилась и объяснила гадалке, что никогда ничего не писала. Она тем не менее сказала: «Книга будет издана. И не только у нас, но и за рубежом». Можно считать, что половина предсказания сбылась.
Когда Инга Гаручава, известная как драматург, первый раз предложила мне погадать, я сначала была категорически против. Но Инга сумела меня к себе расположить. Это было давно, во времена моей работы в Театре на Таганке, в очень тяжелый период. Инга, гадая на кофейной гуще, рассказала всю мою жизнь, хотя ничего обо мне не могло быть ей известно. И она произнесла слова, которые в тот момент я не поняла: «Вы войдете в кабинет, знакомый с детства». Эта фраза всплыла в памяти через несколько лет, когда я возглавила Дом актера.
С тех пор Инга часто гадает мне про Дом. Бывало даже, она предостерегала меня от каких-то необратимых поступков.
Нагаданная Ингой книга подходит к концу. Я изложила на бумаге то, что было на самой верхушке моей памяти. Но искренне не хотелось отправлять это «в свет». Во-первых, потому что кажется, очень многое не написано — огромная, насыщенная жизнь вылилась в клочки и обрывки. Во-вторых, потому что я, как уже говорила, достаточно трезво оцениваю свои литературные способности. А в-третьих, это действительно только верхушка — мои воспоминания очень поверхностны. Но издаю книгу лишь для того, чтобы добавить еще один маленький штришок к общей памяти поколения.
Больше всего меня беспокоило, что много, очень много людей, прошедших со мной по жизни — и те, кто рядом, и те, кто вдали, и те, кого уже нет, — не названы мною на страницах книги, хотя я никогда не забываю и не забуду их.