Ваш Эскин.
21.07.1949
Дорогой мой Александр Моисеевич, с приездом!
Хочу, чтобы это письмо застало Вас дома и принесло мои пожелания хорошего, удачного сезона…
…Так Вы видели мой портрет в Харькове? Я знала, что он там. Я не люблю этот портрет. Репин написал не меня, а какую-то ухмыляющуюся экономку у старого генерала, только что приложившуюся к рюмке. Он все говорил мне: «Я хочу писать не вас, а вашу улыбку». По не получилось. Этот портрет купили за границу, и я была довольна, что его здесь не будет. И вдруг после революции он попал в СССР. Но, право, я была лучше (простите мне это запоздалое кокетство)…
Последним Вашим письмом Вы меня тронули. Я приписываю Ваше незаслуженно доброе отношение к нам вот чему: как у меня здесь, в скудной и убогой природе, бывает иногда прямо «кислородный голод» по красоте, так, вероятно, у Вас, в той атмосфере, которая Вас окружает и часто тяготит, бывает такой же голод по искренним отношениям, простым словам, бескорыстной симпатии, интересу к человеку вне вопроса «чем он может быть полезен» (всего этого, надо признаться, мало в актерском мире). И вот Вы это находите у нас и чувствуете, что мы обе — и я, и Марг. Ник. — очень Вас любим…
Крепко жму Вашу руку.
Как Ваши девочки?
Любящая Вас…
12.07.1950
Дорогие друзья, Татьяна Львовна и Маргарита Николаевна!
Через пару часов уезжаю, и в минуты расставания с Москвой мне хочется послать вам, самым близким мне людям, сердечный привет. Я уезжаю с горячим желанием, вернувшись, застать вас здоровыми и жизнерадостными. Буду очень по вам скучать. Но в то же время уверенность в вашем добром ко мне отношении будет помогать мне в поездке, как помогает в Москве жить и бороться с трудностями.
Любящий вас Эскин.
14.07.1950
Дорогой мой Эсинька, очень была тронута тем, что в момент предотъездной суеты Вы нашли время вспомнить о Вашей старой (увы, в буквальном смысле слова) приятельнице. Мы тоже часто-часто вспоминаем о Вас. В наши годы новая дружба — редкость, но мы обе с М.Н. чувствуем в Вас друга, и это очень облегчает нашу жизнь — морально, так как при всем количестве и разнообразии людей кругом нас, мы, в сущности, очень одиноки, и нам «не на кого положиться». Но, думаю, что не ошибаюсь, — на Вас можем…
Я сейчас пишу маленький очерк о С. Ковалевской, а потом хочу взяться за пьесу, хотя хорошо знаю, что это будет только «для души» — никто никогда ее не поставит, а написать хочется.
Мар. Ник. варит варенье, которым мы надеемся Вас осенью угостить.
Вы сейчас в красивом старинном городке. Ходите по улицам, по которым ходил когда-то Кант, размышляете о «звездном небе над головой и о нравственном законе в душе человека». Звездное небо осталось таким же, как и при нем, а вот насчет нравственного закона многое поменялось. Все-таки, возвращаясь с концерта, взгляните на звездное небо и вспомните Канта. И меня (это вроде «я и Ниагара», как написал один молодой человек на фотографическом снимке)…
Целую Вас в лоб. Мар. Ник. тоже.
…07.1950
Дорогая Татьяна Львовна!
Ваше неожиданное письмо от 14.07. доставило мне много-много радости.
Благодаря Вам я начинаю понимать, что дружба — это самая великая вещь. Завтра едем в Советск (бывший Тильзит). А мне уже чертовски надоели поездка и разлука с друзьями. Одним словом, заработок достается не так легко. Хотя в смысле затрат энергии и нервов, ничего лучше не придумаешь.
В этот раз, не в пример прошлому году, мы очень дружно живем с Ильинским.
Надеюсь увидеть Вас здоровыми. Мечтаю о поездке в Ленинград. Из этого я делаю нескромный вывод, что у меня душа на первом месте, ибо поездка с Вами в Ленинград будет для души, а эта — презренный бизнес.
Целую Ваши ручки.
27.07.1950
Дорогой мой Эсинька!
Наша жизнь, не сглазить бы, течет мирно… Недавно поехали на три дня в город… В этот раз 6 Москве были непривычные ощущения: я никому не позвонила и прожила тихо и приятно. Сказала Маргуле: «Эси нет, и больше я не хочу никому звонить». Да, мой дорогой Эсинька, Вы заняли хорошее и прочное место в нашей жизни. Буду надеяться, что так останется до ее окончания и что Вы не окажетесь моей «последней иллюзией». Я ведь уже давно живу без иллюзий.