Но не только святейшие папы, короли и герцоги жаждали обладать произведениями больших живописцев.
Обыкновенный флорентийский купец Франческо Джокондо стал причиной появления знаменитой «Джоконды», заказав да Винчи портрет своей супруги. Красота в искусстве при всей сложности, а порою жестокости времени итальянского Ренессанса была почитаема всеми, боготворима и желанна.
Ренессанс.
И если Древний Восток, Египет, Греция, Рим оставили нам непревзойденные памятники скульптуры и архитектуры, то итальянский Ренессанс показал всю прелесть земной радости бытия, запечатленной в еще неведомых по прелести картинах.
Имена Фидия, Праксителя, Мирона отметили взлет ваяния в Греции, определивший на многие века, да, кстати, и поныне реальность прекрасного, изображенного в мраморе и бронзе.
Живописцы итальянского Ренессанса от Джотто до Леонардо открыли новую красоту, оставив человечеству гениальные творения, в которых чудесное жило рядом с реальным, и люди впервые увидели во всем великолепии свое, земное.
Одни века сменяли другие.
Многие дивные шедевры гибли в пламени войн.
Но даже то, что осталось, рисует нам непрерывную эстафету, которую принимает одно поколение мастеров за другим.
И это не всегда поступательное, а иногда прерывающееся движение, начавшееся с незапамятных времен, происходит и до наших дней…
Всего несколько шедевров …
Взгляните на странный, почти птичий, хищный профиль Федерико да Монтрефельтро, кисти Пьеро делла Франческа. Вы никогда уже не забудете этот крючковатый нос-клюв. Тонкие, в нитку сухие губы. Тусклый, все повидавший взгляд. Красный густой цвет одежды на сутулой фигуре герцога, возвышающейся над просторными урбинскими далями. Внешний покой, тишина царят в картине… Переверните страницу. Страшный хаос духовный, будто высвечен колдовским оком мастера. Иероним Босх сумел очертить гамму невероятных по накалу страстей, обуревающих толпу людей. Какие только пороки не обнаружил зоркий глаз художника — ханжество, лживость, притворство, глумливость, ярость… А ведь это лишь фрагмент картины.
Леохар. Аполлон Бельведерский.
«Автопортрет» Альбрехта Дюрера. Чеканная простота. Пристальный, проникающий взор ученого. Живописец полон сил. Ему подвластна строгая гармония. Духовное равновесие, достоинство в каждом штрихе картины… Всего поворот страницы… и будто гряда лет промелькнула перед нами. «Как время сушит человека», словно говорит Дюрер в «Портрете отца». Как подозрителен прищур недоброго взгляда. Мелки, дробны морщины пергаментного лица. Кажется, приближается порог самой жизни старца. Об этом свидетельствует колорит картины — черные, коричневые, тусклые желтые краски. Уходящая сила старика еще спрятана в твердом подбородке, скрыта в покатых плечах, но конец близок.
Джорджоне… Как неожиданно мягко и глубоко человечно написана им молодая мать с младенцем. Тонкие юные ветки хрупкого деревца невольно символизируют трепетную жизнь, расцветающую на наших глазах. Фрагмент знаменитой «Грозы» полон предчувствия, ожидания, движения. И, несмотря на темные коричневатые колера, мы ощущаем расцвет бытия. Победно звучит в полотне белый цвет. Цвет чистоты, надежды. Картина пронизана таинственной романтикой …
Питер Брейгель… Иной мир. Полный житейских будничных забот, и радостей, и тревог. Острый, колючий почерк художника. «Охотники на снегу» (фрагмент). Потрескивает горящий костер. Копошатся люди. Зима. Суровая пора…
И вдруг мы вторгаемся в мир легенды. Паоло Веронезе … В его холсте вся роскошь Венеции. Бирюзовое небо с узорчатыми облаками. Диковинные деревья. Таинственный пейзаж. Прекрасные женщины. Богатые одежды. Величественная феерия. Забываешь о сюжете. Любуешься цветом, неожиданными ракурсами … И снова Веронезе, но какой-то другой. Фрагмент «Портрета графа Порто с сыном» … Сколько нежности, тепла в лице малыша. Как колдовски сложна игра рук отца и сына. Художник раскрывается в несколько ином качестве психолога и исследователя. Потому, наверно, и колорит работы более сдержан.
Латур. «Читающий Иероним». Огромным внутренним напряжением насыщено полотно. Своеобычен колорит. Особое, латуровское сочетание горячих пурпуровых и золотистых тонов усиливает скрытую драматургию холста, подчеркивает затаенную работу мысли. Вовсе иной сюжет «Гадалки» Латура. Если в Иерониме некая духовная отстраненность, то в гадалке — сама суета сует. Кто-то кого-то обольщает, обворовывает, чарует, ненавидит. Перекрещивающиеся как клинки взоры полны недоверия, фальши. Словом, картина — воплощение лжи.
Пьеро делла Франческа. Портрет Федерико да Монтрефельтро.
«Эзоп» … Он создан Диего Веласкесом. Это, пожалуй, одна из самых сокровенных и мудрых картин во всем мировом искусстве. Сколько благородства, терпения высокой мысли в изуродованном лике философа. Сколько несчитанных пережитых унижений и страданий. И в то же время, какой покой и внутреннее благородство в самой фигуре пожилого раба. Мысль побеждающая — символ шедевра…
«Менины». Сложное дворцовое действо. Почти спектакль. Веласкес изобразил момент, когда он сам пишет этот многофигурный сложный холст. В строгих линиях картины угадывается вековой иерархический уклад двора. Строжайший этикет звучит во внешне застывшем, но полном скрытой жизни полотне. Эту картину надо смотреть долго. Только тогда достигнешь скрытого глубоко ключа.
Как насмешка над всеми нормами и рамками — «Малле Баббе» Франса Хальса. Образ этой кривящейся зловещей колдуньи уникален по своей бытовой достоверности. Поразительно раскованны палитра и кисть мастера, почти современного по экспрессии.
Как аккомпанемент «Малле Баббе» — «Юноша с мандолиной» Хальса, где живописец еще с большей силой подчеркивает, что для него нет сложностей ни в рисунке, ни в колорите. Хальс до мозга костей сьш своего народа, ему предельно претит всякая напускная игра. Искренность, правда — кредо художника Франса Хальса.
Главное во всех этих шедеврах — их создавали мастера, сьшовья своей Родины и своей эпохи. В этом их непреходящая, вечная слава.
Моросил дождь…
Старый Краков, жемчужно-серый, расплылся блеклым эстампом. Влажные ветви клена, свежий, сладостный аромат весны, силуэты древних башен — все, все будто вело меня к желанной встрече…
Открылись грузные врата старого замка. Глухо звучали шаги по стесанным временем плитам.
Дюрер. Автопортрет.
Как в дреме, проскрипела еще одна дверь. Огромный неуютный пустынный зал.
Ремонт…
Мерцающий свет.
Вдали, почти в дымке сумеречных бликов, — ОНА.
Черный фон. И из этой бездны — ясный абрис маленькой головки.
Горделивая осанка. Гладко причесанные волосы. Лукавые, прищуренные глаза. Мягкая улыбка женщины, знающей немало тайн.
«Дама с горностаем» кисти Леонардо.
Девять лет прошло с того мига, как я увидел ее на Волхонке, когда она гостила в Москве. И все это время я мечтал еще раз ощутить близость ее милых глаз, нежность ее узкой руки, поглаживающей крохотного зверька. Снова почувствовать магию живописи да Винчи.
Ведь ни один фолиант не смог бы рассказать столько о дворе миланского герцога Лодовико Моро, пленительной Чечилии Галлерани и о той давней, жестокой и чарующей поре, сколько поведала эта маленькая картина. Всего лишь портрет.
Я шагнул ближе. С какою-то разительной четкостью из тьмы веков словно восстал образ того времени. Куда-то далеко, далеко из агатовой пропасти в неведомое глядела эта юная прелестная женщина. Она не замечала никого.
И тут вспомнились слова, оброненные как-то Монтенем: «Вам кажется, что вы играете с кошкой. Нет. Это кошка играет с вами…»
Парадоксально, но мне казалось, что девушка с картины Леонардо смотрела именно на меня.
Как, впрочем, и на всех зрителей.
Хотя каждый, естественно, думал, что только он рассматривал шедевр.
По-своему.
Будто разыскивал в нем себя, свою жизнь, думы, желания.