Перед нами знаменитые «Ночные бродяги».
- Ах, опять этот асфальт, — продолжает директор. — Взгляните, ведь весь пейзаж, дома, сама улица — все пропало. А от фигур жандармов видны одни штыки. Но зато какое чудо — оставшаяся живопись картины.
«Христос перед Пилатом».
- Вы знаете, что эту громадную картину купец Зедельмейер готовил для продажи парижскому кардиналу? Но он просчитался. Когда кардиналу показали холст, он произнес: «Это не сын божий, это не Христос, это русский анархист, который убил царя Александра Второго».
Мы продолжаем неспешно проходить от холста к холсту. Я, конечно, знал и предполагал, что наследие Мункачи огромно, но когда увидел собранные вместе все эти превосходные картины, великолепные портреты, изумительные, тончайшие пейзажи, был потрясен.
Директор Погань промолвил:
- Мункачи очень любили великие русские мастера, и сам Мункачи высоко ценил Верещагина и Репина. Так что дружба венгерского и русского искусства имеет давние традиции. Вот и сейчас мы ведем переговоры с ленинградским Эрмитажем о длительном культурном обмене картинами. Мы предлагаем Эрмитажу два-три холста Мункачи, а они передадут нам соответственно две-три картины из своей коллекции. На тот же срок. Это было бы прекрасно!
Я думаю, правильнее оставить вас наедине с картинами — улыбаясь, заключает Габор Э. Погань. — Надеюсь, они сами вам все расскажут…
И вот я один.
Наедине с Мункачи.
«Портрет Ференца Листа». Старый Лист. Седые волосы обрамляют львиную голову. Открытый высокий лоб. Мудрые, чуть усталые глаза. Волевой рот. Весь образ композитора пронизан мудростью и покоем. Он отдыхает. Рука чуть тронула клавиши фортепьяно, и композитор как бы прислушивается к тающему звуку…
Холст сильно потемнел. Асфальт и тут сделал свое злое дело.
Но все же в этом портрете будто звучит сама музыка Листа, яркая, виртуозная. И это достигается не жестом, не форсированием колорита. Нет. Пластика портрета предельно строга. Взгляните на руки композитора, и вы уловите немедля ту волшебную силу искусства, которая заставляет жить изображение. Еще миг, и Лист сядет за фортепьяно, и зазвучит его гениальная музыка. Продленность состояния — вот секрет вечной жизни этого портрета. В холсте нашла отражение большая дружба, связывавшая композитора и художника. Это чувство любви озаряет полотно.
Тишина. Гудит кондиционер. Прохладно. Ведь живопись Мункачи требует особого микроклимата. Злополучный асфальт плывет при высокой температуре. И поэтому здесь строгий режим: плюс шестнадцать по Цельсию и влажность пятьдесят процентов.
«Горюющий бетьяр». Художник накануне своего пятидесятилетия возвращается к любимой теме. На этом полотне Мункачи изображает бетьяра в корчме (чарде). Окруженный музыкантами бетьяр слушает свободолюбивые венгерские мелодии, он погрузился в глубокую думу. Может быть, перед его глазами проходят картины народного горя. Льются звуки бетьярских вольных песен…
Мункачи сам был очень музыкален, блестяще исполнял народные венгерские мелодии.
Трепещет свет огарка сальной свечи. Бродят мерцающие тени. Блики света выхватывают из мрака сверкающие пятна белого цвета. Это излюбленный прием мастера.
Не сам ли это Мункачи грустит о безвозвратно ушедших днях молодости, о далекой родине?
«Учите ль из Кольпаха». Настороженно, зло глядят на меня глаза этого взъерошенного, неприветливого человека. Губы его сжаты в нитку. Острые скорбные морщины пролегли от крыльев носа к уголкам рта. Две глубокие складки сдвинули брови. Горбоносый, желчный, худой, пронзительно, испытующе смотрит на нас учитель. Вот-вот сорвутся с его уст жесткие слова правды. Но он молчит… Невозможно описать всю маэстрию этого холста, написанного с какой-то потрясающей яростью. Кажется, кисть сама в каждом касании, каждым мазком а-ля прима рисует нам образ человека во всем его многообразии, сложности и глубине. Мункачи были ведомы все тайны мастерства, и поэтому так динамичен и так трепетен сам красочный слой полотна, то пастозный на белом воротничке, то лессировочный в тенях, то живой и мерцающий в бликах света.
Этот портрет восходит к вершинам мировой портретной живописи.
Портрет учителя из Кольпаха.
«Пыльная дорога»… Пуста — венгерская степь. Бескрайняя, широкая. В клубах пыли мчатся упряжки. Чудятся глухой топот копыт, ржание коней. Вечереет. Гаснет розовая заря. Сизое марево затянуло одинокий хутор. Доносятся скрип колодезного журавля, лай собак… Какая-то тихая грусть и тайная удаль, заложенные в пейзаже, создают двойственное, тревожное чувство. Колорит холста необычен для Мункачи. Он пепельно — розовый, с глухими ударами зеленого цвета. И в этой сложной, противоречивой колористической гамме — прелесть пейзажа.
Думается, что именно в пейзажах отчасти раскрывается нежная, чуткая душа Мункачи, открытая и чистая, глубоко переживавшая всю фальшь буржуазных будней.
Художник отлично знал цену успеха своих салонных картин.
Он попал в капкан великосветских обязанностей.
Его затянуло беличье колесо парижской суеты, и он отдыхал, отдыхал на природе, вспоминая радость своих юных встреч с зарей, полями и рощами далекой родины…
Глубокая драма одного из крупнейших художников Европы XIX века была в его разлуке с отчизной, о которой он всегда вспоминал с любовью.
«Вы можете быть убеждены, — говорил Мункачи, — что мною, как и прежде… будут руководить любовь к своей родине и вдохновляющая меня идея быть, хотя и за границей, как можно более достойным и ревностным поборником нашего национального искусства».
Сегодня мы воспринимаем Мункачи как одного из крупнейших представителей реалистического искусства XIX века.
Голос Мункачи, большого живописца, будет звучать в веках. Его имя, как и имя Петефи, — гордость народной Венгрии.
… С сороковых годов прошлого века в живописи все чаще встречаются полотна, которые привлекают внимание не какой — то особой виртуозностью исполнения или грандиозностью размера картин, населенных десятками героев древних мифов.
Нет.
Холсты эти, часто небольшого формата, суровые и сдержанные по манере письма, все же неотразимо будоражили зрителя глубокой, иногда страшной правдой жизни, той самой прозой будней, в которых отражены тяжкий непосильный труд, нищета и бесправие самых широких слоев народа.
Резонанс от таких холстов был всегда шумным.
Вспомним, какую бурю вызвал скромный «Человек с мотыгой» Франсуа Милле, созданный им в 1863 году.
Ровно через десять лет венгерский художник Михай Мункачи написал картину «Ночные бродяги», где изобразил безысходность жизни простых людей — люмпенов, этих изгоев больших городов буржуазной Европы. В сизой мгле раннего туманного утра — фигуры бездомных, выброшенных на улицу. Отчаяние, нужда — удел несчастных. Перед нами поистине жуткое зрелище унижения человека.
Так бытовой жанр искусства во второй половине XIX века приобретает все более обличительный характер.
Среди его мастеров — Гюстав Курбе, создатель знаменитых «Каменотесов», потрясших парижский Салон; Оноре Домье, воспевший простой люд и его нелегкую жизнь в своих «Прачках». Решительно и талантливо вступил на эту стезю наш Илья Репин, написавший «Бурлаков».
Подобные холсты были особо приметны, контрастны, ибо рядом с ними в роскошных Салонах, выставках продолжали улыбаться розовые нимфы и наяды, громыхать и бряцать доспехами шлемоблещущие Гекторы и Ахиллы, резвиться пасторальные пейзане.
Полотна Франсуа Милле и Гюстава Курбе, Михая Мункачи и Ильи Репина взывали к зрителю, строго вопрошая:
Почему?
И как будто ждали ответа на самые острые проблемы эпохи.
ВИНСЕНТ ВАН ГОГ
Истинный большой художник, подобно чуткой мембране, улавливает душой малейшие изменения времени, в котором живет, цвета, рисунок, самый воздух, отношения людей между собой.