Возможно, что и сам Павел Михайлович не сразу осознал всю глубину движения своей души.
Однако минуло менее пяти лет, и представитель «темного царства», столь ярко описанного Островским, составляет «Завещание», в котором говорится:
«Я желал бы оставить национальную галерею… Для меня, истинно и пламенно любящего живопись, не может быть лучшего желания, как положить начало общественного, всем доступного хранилища изящных искусств, приносящего многим пользу, всем удовольствие».
С этого удивительного заявления до самой кончины почти сорок лет жизни Третьяков отдал все помыслы и чаяния святому делу собирательства лучших творений русских мастеров.
Это был подвиг.
С завидным упорством и твердостью, истово, самозабвенно шел он к заветной цели. С поражающей интуицией и вкусом, обладая особым художественным тактом и чутьем, порою отвергая советы, невзирая на хулу, этот человек менее чем за полвека создал фундамент собрания произведений русской школы, вложив в него само свое сердце. Спору нет, с Третьяковым был его брат, их окружали преданные друзья: Стасов, Крамской, Репин, страстно веровавшие в успех галереи в Лаврушинском переулке.
Но запомним и повторим еще раз: всю тяжесть собирательства, всю чашу ответственности Третьяков испил до конца сам.
Трудно переоценить, что значит в судьбе художника — крупного или малого, молодого или зрелого — встретить на своем творческом пути эхо понимания, дружеского отношения, поддержки. Это тончайшее свойство людей, истинно любящих и ощущающих сложный, трудный процесс созидания с того момента, когда зажигается первая искра таланта, и до того времени, когда уже пламенеет костер истинного творчества. Ведь одно дело публика на вернисаже, ликующая и проливающая слезы умиления по поводу чудесной картины — результата, итога тяжкого труда, бессонных ночей, тысяч сомнений и тревог; другое — участвовать в рождении шедевра, помогать его появлению, а что еще реже — зарождать в живописце саму мысль о подвиге. Таких людей в истории искусств единицы. Это сами по себе люди редкого таланта — широкие сердцем, обладающие честной и трепетной душой. Таким верным и самоотверженным, бесценным наперсником в жизни русских живописцев XIX века был Павел Михайлович Третьяков.
«Портрет П. М. Третьякова». 1876 год.
Этот холст Ивана Крамского чрезвычайно напоминает гризайль. До того собрана гамма теплых золотисто-коричневых тонов. Но зато как просторно мысли, духовности, царящей в портрете. Внимательный, задумчивый, с тонким, чуть иконописным лицом, глядит на нас выдающийся собиратель… Высокий лоб, осененный постоянной, не покидающей думой. Необычайно живые, добрые карие глаза. В них смысл картины. Взор Третьякова словно проникает в душу. Ничто не отвлекает от этого взгляда. Никакой манерности, цветистости. Только свет деликатно очерчивает благородные черты создателя знаменитой галереи — одного из крупнейших и интереснейших собраний планеты. В ней экспонировано немало шедевров мирового класса.
Иван Николаевич Крамской был не только художником. Он блестяще владел пером. Был страстный оратор, публицист. Прочтите несколько строк из его высказываний, и вы тут же поймете, почему именно он, Крамской, был вожаком нового движения в отечественной живописи, которое называлось «передвижничеством»:
«Художник, как гражданин и человек, принадлежа известному времени, непременно что-нибудь любит и что-нибудь ненавидит. Ему остается только быть искренним, чтобы быть тенденциозным».
Ф. Рокотов. Портрет В. Е. Новосильцевой.
Май 1981 года.
Кадашевская набережная. Отсюда видно, как из-за Москва-реки, будто живые, вырастают из свежей весенней зелени гордые белые златоглавые храмы, стрельчатые башни древнего Кремля. Замоскворечье.
Здесь, рядом с историческим центром столицы, — узкий, скромный Лаврушинский, ставший всемирно известным благодаря небольшому двухэтажному дому, именуемому в народе любовно и кратко «Третьяковка»…
Старый московский переулок.
Тишину нарушают шаги сотен людей, спешащих к красивой узорчатой ограде. Справа — белоколонный маленький домик XIX века, изумрудные кущи деревьев, слева из-за крыш выглядывает ажурная колоколенка в строительных лесах.
Идет реставрация.
Наконец на серый асфальт легли кружевные синие тени ограды. Мохнатые ели с седыми лапами ветвей. Птичий гомон. За темными стволами горит сочная майская зелень газона. Автобусы, автобусы. Металлические поручни барьеров.
Очередь.
Народ встречает задумчивый, строгий человек. Крутолобый, с зорким, пристальным взглядом. Он сдерживает волнение. Тонкие руки, как бы усмиряя биение сердца, скрещены на груди.
Павел Михайлович Третьяков.
Создатель ставшей поистине всенародной галереи запечатлен навечно в граните. За спиной его детище — чудо-терем, сотворенный по эскизам Виктора Васнецова.
На декоративном фризе красочная майолика, рядом начертанные вязью слова:
«… основана П. М. Третьяковым в 1856 году…» Богат узор фасада, и эта русская старина никак не вступает в конфликт с пестрой мозаикой живописных групп людей в современных весенних одеждах.
Наоборот, все эти яркие колера согласно поют гимн прекрасному, красоте жизни.
В. Боровиковский. Портрет М. И. Лопухиной.
3 июня 1918 года.
Вспомните, какие это были нелегкие для нового государства времена. Голод, разруха, гражданская война. И, однако, вот уже около семидесяти лет прошло с тех пор, как собрание Третьяковых стало называться Государственной Третьяковской галереей. Государственной — так предложил Ильич.
Красно-белое узорочье входа. Тяжелые дубовые двери, ажурная решетка. Массивный металлический декор.
Прохладой пахнуло из мерцающих сумерек. Рядом с вестибюлем экскурсионное бюро. На стене объявление:
«Прием записей на экскурсии прекращен до конца августа».
Это означает, что лимит на заявки, поступающие по порядку два раза в год, в январе и в августе, исчерпан. Поток заявок на экскурсии огромен.
Общая посещаемость галереи до двух миллионов посетителей в год.
В этой книге мы не раз будто проходим по залам галереи и знакомимся с творческими судьбами, полотнами замечательных русских живописцев. Поэтому в очерке «Третьяковка» не повторяются имена многих художников, картины которых являются поистине жемчужинами этого великолепного собрания.
Большая белая мраморная лестница.
Хрустальные люстры. Гулко звучат шаги многих людей.
… Мы начинаем с вами экскурсию по залам постоянной экспозиции. Итак, перед нами анфилада залов.
Майское солнце озаряет полотна, его лучи мерцают на золотых рамах, бегут по старому паркету.
Третьяковская галерея.
Она, подобно волшебному зеркалу, отражает многовековую историю России. Мы будто зрим лик нашей Родины, сбросившей иноземное иго в славной Куликовской битве, глядя на совершенные ритмы и песенное многоцветье творений гениального Андрея Рублева, положившего как бы основание русской живописной школы. И с первых же шагов это направление в искусстве поражает не только стройностью линий, радостным и просветленным колоритом, но прежде всего главным качеством — проповедью добра, духовностью и чистотой помыслов художников, стремившихся в своих творениях постичь правду жизни, красоту и величие Человека, прелесть родной земли.
Это тяготение к гуманистическому, светлому началу, желание живописцев раскрыть сложность и многогранность бытия останутся их моральным кредо на все грядущие столетия. И чем больше мы будем знакомиться с развитием русского искусства, тем все мощнее и объемнее предстанет перед нами величие этой задачи.
И. Грабарь. Мартовский снег.
Когда мы встречаемся далее в экспозиции с первыми творениями крепостных художников, то нас прежде всего изумляет их особо пристальное внимание к внутреннему миру человека, искреннее дерзание передать всю глубину души портретируемого.