По худеньким плечам разметались пряди волос.
Простое темное домашнее платье подчеркивает болезненную бледность лица, по которому бегут, бегут, как волны, легчайшие, еле уловимые оттенки человеческих чувств.
Репин писал:
«Для художественного произведения не довольно одного копирования с натуры. Художник вкладывает в свой труд очарование, впечатление. Поэтому никакая фотография, даже и цветная, не может помешать высокой ценности истинно художественных произведений — в них ценится живая душа художника».
Вот почему Третьяков так упрашивал, а Репин так упорно отказывался отдать этот свой этюд.
«Не ждали». Нежданно-негаданно в дом входит его бывший хозяин. Он пришел из ссылки. Заросший, грязный, в измызганном буром армяке. Почти неузнаваемый. Его пропустила сквозь строй беспощадная машина царевой охранки.
На его изможденном лице следы бессонных этапных ночей, ледяных сибирских ветров, голода и лишений.
Но он пришел!
На картине художник изобразил первые секунды встречи. По лицам людей пробегает сложнейшая гамма чувств. От равнодушия, недоумения, испуга до изумления и восторга.
Еле слышно скрипят половицы… Через миг раздадутся крики радости, смех, рыдания. Но в этой секундной тишине слышны звон кандалов, дробный стук подков жандармских троек, стоны и выстрелы в гулких застенках.
Привстала мать навстречу сыну, ее взор прикован к дорогим чертам; еще мгновение — и дрожащие руки обнимут беглеца.
Жена обомлела, она не верит глазам, не верит своему призрачному счастью.
Сын застыл в радостном изумлении. Ведь его отец — герой!
Дочурка напугана. Она не знает этого незнакомого страшного дядю. Прислуга шокирована. Кто это?
Не ждали.
Пришла беда. Покой маленькой семьи нарушен. Жизнь ставит перед ними строгий и суровый вопрос: «Что делать?»
Художник написал самый обыденный интерьер, хорошо оттеняющий необычность и драматичность происходящего.
Лишь портреты Шевченко и Некрасова на стене да репродукция с картины «Голгофа» Ге напоминают об отсутствовавшем хозяине, о его страшной и святой стезе.
Картина имела ни с чем не сравнимый успех.
Появившись на XII Передвижной выставке, она была подобна разорвавшейся бомбе… Ведь не надо забывать о той зловещей поре, которая царила тогда в России.
Реакция, чудовищная, небывалая, захлестнула все и вся.
Это был ответ самодержавия на выстрел народовольцев 1 марта 1881 года. Зрители ломились на выставку.
Стасов ликовал:
«Репин не почил на лаврах после «Бурлаков», он пошел дальше вперед. Я думаю, что нынешняя картина Репина — самое крупное, самое важное, самое совершенное его создание».
Не было, пожалуй, ни одного дома, ни одной семьи в городе, где бы не обсуждали новую картину Репина. Его слава, казалось, достигла зенита. Равнодушных не было. Мнения были всякие.
«Репина, наверное, произведут в «гении», — писали «Московские ведомости». — Жалкая гениальность, покупаемая ценой художественных ошибок, путем подыгрывания к любопытству публики, посредством «рабьего языка». Это хуже, чем преступление, это — ошибка… «Не ждали!» Какая фальшь…
Но никакая ложь, никакая грязь продажных перьев не могли замазать правду и свет, заключенные в картине.
В те далекие дни эта картина была откровением.
Новаторской была и живопись картины — светлая, валерная.
Велико было гражданское мужество живописца, создавшего этот холст. Но это был далеко не предел возможностей художника. В мастерской Репина на мольберте стояло новое полотно, которому было суждено стать одной из самых знаменитых картин России.
«Иван Грозный и сын его Иван».
«Работая усердно над картиной, — пишет Репин, — и будучи страшно разбит нервами и расстроен, я заперся в своей мастерской, приказав никого не принимать, и сделался невидимкой для петербургского общества. А между тем слухи о моей картине уже проникли туда, и многие желали ее видеть, я же принял меры, чтобы ранее времени праздные зеваки не могли удовлетворить своего любопытства и мешать мне работать.
Иван Грозный и сын его Иван 16 ноября 1581 года.
Что это за картина, которая уже в мастерской вызвала такой бурный интерес у публики?
Это был знаменитый «Иван Грозный и сын его Иван»… Репин вспоминает о страшном напряжении, которое он испытал:
«Я работал завороженный. Мне минутами становилось страшно. Я отворачивался от этой картины, прятал ее. На моих друзей она производила то же впечатление. Но что-то гнало меня к этой картине, и я опять работал над ней».
Полотно экспонировано на выставке. Вот один из отзывов об «Иване», написанный в письме к автору Львом Толстым:
«Третьего дня был на выставке и хотел тотчас же писать Вам, да не успел. Написать хотелось вот что, — так, как оно казалось мне: молодец Репин, именно молодец. Тут что-то бодрое, сильное, смелое и попавшее в цель. На словах много бы сказал Вам, но в письме не хочется умствовать. У нас была геморроидальная, полоумная приживалка-старуха, и еще есть Карамазов-отец. Он самый плюгавый и жалкий убийца, какими они должны быть, — и красивая смертная красота сына. Хорошо, очень хорошо. И хотел художник сказать значительное. Сказал вполне ясно. Кроме того, так мастерски, что не видать мастерства. Ну, прощайте, помогай Вам бог. Забирайте все глубже и глубже».
Бонч-Бруевич вспоминает:
«Еще нигде не описаны те переживания революционеров, те клятвы, которые мы давали там, в Третьяковской галерее, при созерцании таких картин, как «Иван Грозный и сын его Иван», как «Утро стрелецкой казни», как «Княжна Тараканова», как та картина, на которой гордый и убежденный революционер отказывается перед смертной казнью принять благословение священника… Мы долго-долго смотрели на судьбу политических — нашу судьбу — «На этапе» и близко понимали «Бурлаков».
Такова была роль картин Репина.
Они будили умы, будоражили души, заставляли пристальнее вглядываться в происходящее — короче говоря, трудно переоценить прогрессивную роль полотен великого живописца.
Иван Грозный и сын его Иван 16 ноября 1581 года. Фрагмент.
Тем более странными кажутся сегодня высказывания некоторых искусствоведов и критиков, которые приписывали Репину аполитичность.
Достаточно ознакомиться с письмами Репина, чтобы убедиться в обратном.
Художник, несмотря на кажущуюся доброту и мягкость, иногда проявлял стальную волю и твердость характера.
Такова была отповедь Третьякову на попытку заказать ему портрет махрового реакционера Каткова.
«Какой же смысл, — пишет Репин, — поместить тут же портрет ретрограда, столь долго и с таким неукоснительным постоянством и наглою откровенностью набрасывающегося на всякую светлую мысль, клеймящего позором всякое свободное слово? Притворяясь верным холопом, он льстил нелепым наклонностям властей… имея в виду только свою наживу. Этим торгашам собственной душой все равно. Неужели этих людей ставить наряду с Толстым, Некрасовым, Достоевским, Шевченко, Тургеневым и другими? Нет, удержитесь, ради бога».
Репин не только высказывал свое мнение в разговорах и письмах, излагая свое резкое отношение к самодержавию. В самую тяжкую пору реакции художник выставляет одну за другой такие, ставшие впоследствии хрестоматийными картины, как «Не ждали» (1884–1888) и «Иван Грозный..(1885).
Озлобление реакционных кругов великолепно ощущается в послании Победоносцева к царю:
«Стали присылать мне с разных концов письма с указанием на то, что на передвижной выставке выставлена картина, оскорбляющая у многих нравственное чувство. Иван Грозный с убитым сыном. Сегодня я видел эту картину и не мог смотреть на нее без отвращения… Удивительное ныне художество: без малейших идеалов, только с чувством голого реализма и с тенденцией критики и обличения. Прежние картины того же художника Репина отличались этой наклонностью и были противны. Трудно понять, какой мыслью задается художник, рассказывая во всей реальности именно такие моменты. И к чему тут Иван Грозный? Кроме тенденции известного рода, не приберешь другого мотива. Нельзя назвать картину исторической, так как этот момент и всей своей обстановкой чисто фантастический…»