Художник ближе увидел подмосковную природу, больше стал писать пленэр, но когда наконец наступил момент окончания училища и Саврасов пометил на обороте дипломного холста: «Большая серебряная медаль», — это вовсе не был финал. Ученый совет решил по-другому, ему не понравилась картина. Автора попросили написать другую… Лишь через несколько лет, в 1886 году, Левитан получил диплом «внеклассного художника».
Но дама в черном из Сокольников уже много лет ждала в Третьяковке новых пейзажей Левитана. И она дождалась. Его полотна займут место в лучшей галерее России.
Но это было не так просто.
Сложен был путь Левитана к своему признанию. Куда только не толкала его нужда! Писал поденно скупщику картин, малевал и поштучно базарные пейзажи.
И вот наконец судьба свела его с интересным человеком — это был Савва Мамонтов…
Купец, богач решил создать свою частную оперу и… открыл новую страницу в создании оригинальных спектаклей, вошедших в историю развития русской национальной культуры…
Первенцем была «Русалка» Даргомыжского, ею был обозначен сезон.
Мамонтов пригласил Левитана вместе с Виктором Васнецовым писать декорации… Опыта у них не было, и они создавали большие картины-панно.
Премьера.
Зал бешено аплодирует декорациям, что в опере бывало редко: здесь царствовали рутина, шаблон.
Новую романтическую, богатую по цвету русскую песню пропели художники.
Левитану работа очень помогла, он стал шире видеть, стал «цветнее».
Его кисть забывает ученическую кропотливость, мазок стал раскованней, полотна зазвучали звонче.
… Все устали от трудового дня, ноги гудели, хотелось спать, но впереди была ночь — надо готовить генеральную репетицию. Маляр Москвичев уже принял «дозу» и храпит, нарушая тишину. Вдруг распахнулась дверь — Антон Чехов.
Чехов и Левитан. Если отбросить неврозы Левитана, которые помогал исцелить Чехов-врач, то они часто обогащали друг друга, будучи абсолютно разными людьми. Конечно, были и шутки, и игры, но все это с возрастом и возмужанием ушло, а ощущение близости, духовная дружба остались.
Для молодого Левитана театр был лишь эпизодом, не более. Константин Коровин стал корифеем русской сценографии. Зато пейзажист заработал себе деньги на поездку в Крым.
Таврида со всеми своими прелестями, кипарисами, олеандрами, виллами и дворцами «не показалась» живописцу, и он пишет другой Крым — суровый, новый по ощущению.
Пятьдесят этюдов привез он в Москву и покорил всех.
Настоящее жгучее солнце светило на небольших холстах.
Может быть, здесь сыграло роль письмо Антона Павловича к Левитану, в котором он процитировал писателя Григоровича:
«Вы, я уверен, призваны к тому, чтобы написать несколько превосходных, истинно художественных произведений. Вы совершите великий нравственный грех, если не оправдаете таких ожиданий…»
Как ни одинока и трудна была жизнь художника, но ему почти всегда помогали сильные талантом, характером русские люди, не давали хандрить.
И он все больше понимал это.
Художник пишет из Крыма:
«Черт возьми, как хорошо здесь!.. Я вчера взобрался на скалу и с вершины взглянул на море, и знаете ли что, я заплакал, заплакал навзрыд; вот где вечная красота и вот где человек чувствует свое полное ничтожество! Да что значат слова… работается хорошо… если так будет работаться, то я привезу целую выставку».
Левитан не обманул ожидания. Крымские этюды шли нарасхват, пейзажист обретал известность.
Но жизнь его внешне не изменилась.
Меблирашки, скитание, кормежка впроголодь.
Летом новые этюды.
Не хватало основного, сильного, яркого…
И вдруг вновь болезнь.
Нестеров вспоминает: «Меблированные комнаты «Англия». Тускло горит лампа, два-три мольберта, от них тени по стенам. Немного жутко. За стеной стонет тяжко больной Левитан Как все в жизни, прошла болезнь, оставив слабость и безденежье. Но это было уже привычно.
Замелькали московские будни.
Жаркие споры об искусстве с художниками. Встречи с Чеховым. Пейзажи не очень «шли» у покупателей, все больше скапливалось их в мастерской — жилой комнате.
И снова судьба предлагает ему испытание. Чехов пишет:
«Левитан закружился в вихре».
Молодой человек вошел в салон к Софье Петровне Кувшинниковой — начинающей художнице, по-своему восторженной и искренней. Он влюбился.
Левитан оделся франтовски, стал посещать премьеры, словом, вел светскую жизнь и… безумно тосковал.
Искусство, творчество не прощало измен.
Картины были наконец распроданы, а новые чистые холсты ждали, ждали.
Художник бежит на Волгу… Правда, мудрый Чехов говорил в свое время:
«Левитану нельзя жить на Волге. Она кладет на душу мрачность».
Нелогично? Ширь, простор, мощь — и мрак.
Реакция последовала немедленно по приезде.
Левитан пишет Чехову:
«Разочаровался я чрезвычайно. Ждал я Волги, как источника сильных художественных впечатлений, а взамен этого она показалась мне настолько тоскливой и мертвой, что у меня заныло сердце. Серое небо и сильный ветер. Ну просто смерть!»
Так сбылось, казалось, предсказание Чехова.
Волга подавила Левитана величием и своей эпичностью, на первых порах он не знал, куда ему приклонить голову, кому излить тоску.
В Крымских горах.
Но шли дни, и весенняя река раскрыла ему свои просторы.
Художник понял, что есть не только подмосковный дачный быт, а нечто магическое, неразгаданное, ждущее своего поэта-живописца.
«Я никогда еще не любил так природу, — писал Левитан, — никогда еще так сильно не чувствовал я это божественное нечто, разлитое во всем… оно не поддается разуму, анализу, а постигается любовью… Многие не поймут, назовут, пожалуй, романтическим вздором — пускай! Они — благоразумие».
Это чувство пролилось на полотна мастера.
Они не были похожи на яркие, сочные пейзажи Крыма, но за серой дымкой стояли раздумье, смена настроений, словом, это было преддверие настоящего Левитана, беседующего с природой.
Живописец ощутил в полной мере масштабность, простор реки.
Он уехал домой, полный замыслов, жажды нового свидания с Волгой, ее Жигулями, Васильсурском.
Художник иногда не дает открытого решения, он не всегда должен громогласно заявлять «да» или «нет», он может ставить перед зрителем сложные вопросы.
В этом тончайшем диалоге с русским пейзажем раскрывается вся смятенность художника, чувствующего доброту духа России, бездонного и неохватного, но отличающегося порою удивительным безразличием к человеческой личной судьбе.
«Вечер на Волге»… Ненастье. Дожди, туманы, непогода — все эти столь обычные для русского пейзажа слагаемые создают атмосферу неизбывной печали, тоски…
Вот эта грусть неподражаемо передана Левитаном в его полотне. Мерцающая пелена, промозглая, серая, леденит сердце, будит чувство безысходности, тупика.
Но художник нашел ту могучую мажорную ноту простора и необъятности, воли, свободы, которая перекрыла монотонность дождя.
Волга…
Ее богатырский размах повлиял на становление Левитана как пейзажиста-патриота, гражданина своей Отчизны.
«Вечер на Волге»… Монохромное небольшое полотно. Почти гризайль.
После дождя. Плес.
Но духовность, ощущение необъятности далей, какой-то былинной древней свежести заставляют нас проникнуться чувством гордости за это диво природы, медленно, неслышно несущее массу вод через всю страну к Каспию.
Ни одной живой души нет на холсте, но фантазия зрителя додумывает, дорисовывает образ Разина и его ватаги, плывущих по Волге.
Звенят удалые песни, звучат шумные голоса атамановой вольницы…
Так небольшой холст с тремя одинокими черными челнами и сверкающей гладью вод обретает особый живописный строй.
Плес… Заштатный волжский городишко. Мещане и мещанки, приземистые купцы и шустрые мастеровые, ширококостные медлительные грузчики…