Мастер тщательно и вдохновенно пишет этюд за этюдом, воссоздавая реальность сказания о Сергии.
Кропотливо, трепетно выписывается каждая веточка молодой рябинки с багряными листьями, малые былинки, могучий дуб — все эти черты русского пейзажа, помогавшие идее художника создать «правду чуда».
В искусстве это давалось очень немногим — Эль Греко, Мазаччо, отцу нашей живописи — Андрею Рублеву, чья «Троица» возвестила о рождении русского колорита, построенного на сложнейшей гармонии холодных и теплых цветов, согласно поющих славу добру и миру. Нестеров, работая над этюдами к «Варфоломею», по красочной гамме и светлоте тона инстинктивно приближался к откровениям Рублева, к его еще не до конца раскрытому и не изученному в те времена шедевру.
Кто лучше самого мастера расскажет о рождении картины?
«Как-то, — вспоминал он, — с террасы абрамцевского дома моим глазам представилась такая русская, русская красота: слева лесистые холмы, под ними извивается аксаковская Воря, там где-то розовеют дали, вьется дымок, а ближе капустные малахитовые огороды. Справа золотистая роща. Кое-что изменить, добавить, и фон для «Варфоломея» такой, что лучше не придумаешь. Я принялся за этюд, он удался, и я, глядя на этот пейзаж, проникся каким-то чувством его подлинной «историчности»…» Современный национальный среднерусский ландшафт органично вошел в историческую ткань картины.
Видение отроку Варфоломею.
Но самое трудное было впереди: найти убедительный образ Варфоломея. Недели шли за неделями, художник писал мальчишек, но озаренности, ощущения дива не получалось.
Наконец он нашел натуру…
Деревенская девочка, недавно перенесшая тяжкий недуг, тоненькая, с образом скорбным, какими-то удивительно большими глазами, радовалась выздоровлению, и ее облик как нельзя более точно ответил замыслу живописца:
«Ее бледное, осунувшееся, с голубыми глазами личико было моментами прекрасно, и я это лично отождествлял со своим Варфоломеем…»
Детские руки, крепко стиснутые пальцы тоже легли на холст. Этюды писались в Абрамцеве, в окрестностях Троице-Сергиевой лавры.
Сама же картина создавалась в Уфе, подальше от столичной суеты. Но неожиданностей, которые готовит судьба, и в сказке не придумаешь.
«Приехал я больной, пресловутая инфлюэнца заставила меня неделю вылежать в постели, и я слабый еще принялся за картину, но, верно, в недобрый час. У меня закружилась голова, и я, упав с подставки, на которой сидел, прорвал свою картину».
Потянулись невыносимо долгие дни ожидания нового холста. Наконец он был доставлен, и Нестеров, как голодный, кинулся к полотну.
«Три недели я буквально работал с утра до вечера, и теперь картина замазана вся, осталось довести до возможного для меня совершенства в разработке частностей… При разработке картины я держался все время этюдов, и, лишь удалив венчик с головы Варфоломея, я оставил таковой над старцем-видением, показав тем в нем проявление сверхъестественности».
Холст окончен. Полотно свернуто. Доставлено в Москву. Вставлено в раму. Друзья живописца одобрили картину. Один из первых опять был старый друг по училищу — Левитан.
Ему очень верил Нестеров, ведь пейзаж в картине был лейтмотивом всей темы…
Третьяков, не дожидаясь передвижной выставки года, оставил холст за собою.
Стасов, Григорович и Суворин обрушились на Третьякова, отговаривали его покупать картину.
Павел Михайлович выслушал их и ответил:
«Если бы я картину Нестерова не купил раньше, то, уверяю вас, купил бы ее после всего того, что слышал сегодня от вас».
Стасов был неумолим. В отчете о передвижной выставке он заявил:
«Только одному из новоприбылых я не могу симпатизировать, это — Нестерову… В том беда, что все это он рисует притворно, лженаивно, как-то по-фарисейски, напуская на себя какую-то неестественную деревянность в линиях, фигурах и красках».
Мнение Стасова не возобладало.
Суриков, Виктор Васнецов, Поленов, Ярошенко высоко оценили труд художника. Конечно, почти век спустя после события можно понять бурю, вызванную этой чудесной по живописи, искренней и правдивой, реалистической по языку картиной. Полемика и страсти утихают, а истинное искусство живет. Слишком много таланта, веры, самой души вложил мастер в старую легенду, и она ожила, стала близкой тысячам зрителей, которым, кстати, совсем небезынтересна история Сергия Радонежского, чья выдающаяся личность оставила немалый след в судьбах Отчизны.
В Третьяковской галерее картина была экспонирована в одном зале с полотнами Виктора Васнецова. Могучие «Богатыри» напротив «Отрока». И одно полотно ничуть не мешает другому. Наоборот, их сопоставление помогает понять, как сложна, неисчерпаема, многогранна историческая тема из жизни Древней Руси.
В запале сиюминутного страстного спора этого не заметил даже такой человек, как Стасов — крупнейший критик и искусствовед тех дней…
Пройдите и просмотрите всю экспозицию Третьяковской галереи. И вас поразит то особое место, которое занимают некоторые холсты по своей внутренней светозарности красок.
Это «Троица» Рублева, этюды Александра Иванова, картины Веницианова, полотна Ге, Сурикова, Виктора Васнецова, «Девушка, освещенная солнцем» Серова, некоторые пейзажи Левитана, «Водоем» Борисова-Мусатова и, конечно, «Видение отроку Варфоломею».
Думается, что в этих холстах особенно поэтично и глубоко воплощены духовность русской живописи, ее могучая цветность, музыкальность колорита.
«Видение отроку Варфоломею». Погожий осенний день. Золото лучится в каждой выгоревшей за лето травинке, искрится на листьях трепещущих березок, мерцает в гуще леса, лежащего на пологих холмах. Свежий хрустальный воздух прозрачен, и в этот миг с особой остротой видишь каждую веточку, каждый блик в зеркале реки. О чем-то шепчут бронзовые листья могучего дуба.
Остро ощутим ритм пейзажа Древней Руси — ели, как свечи, тянутся к небу, стройные купола маленькой церкви, словно вросшей в осенний багрянец леса.
Посреди этих благодатных просторов застыл отрок.
Светлоголовый, он завороженно и восторженно не сводит широко открытых глаз с незнакомца.
Крепко сжав тонкие пальцы рук, он верит и не верит, что перед ним чудо. Пастушок в шитой красным рубашке, в алых сафьяновых сапожках, словно зачарованный, замер. Повисла на руке сбруя.
Перед ним — старик, вокруг седой головы схимника — сияние. Склонившись, старец благословляет Варфоломея-Сергия…
Нежная, светлая мелодия радости слышится в картине. Гармония тишины, благоговейного созерцания, восторга передается зрителю, и мы, дети XX века, тронуты до глубины души обаянием живописи Михаила Нестерова.
Магия кисти художника зовет к добру, к дружелюбию, и этот, может быть, с первого взгляда наивный лиризм живописца глубок и мудр. Ведь он продолжает исконные традиции Андрея Рублева — ученика Сергия Радонежского, говорившего: действуй во имя единения людей, борись со злом и неправдой.
Светоносное полотно «Видение отроку» служит той же идее. Если вспомнить, что это легенда, то можно лишь поразиться силе палитры, которая была способна так свежо, с такой чистотой донести этот древний сказ.
Упорная учеба, наблюдения, освоение традиций отечественной живописи и мировой классики — все вложил Михаил Васильевич в свое полотно. Умолкли яростные споры девяностых годов прошлого века…
Мы стали с тех пор могучей державой и научились беречь, ценить то старое и великое в нашей национальной культуре, что завещали нам мастера прошлого. Теперь никто не удивляется, видя несметные очереди у выставки «скифского золота» или живописи Кустодиева…
Портрет братьев Кориных.
Мы поняли, что, забыв Вчера, мы не почувствуем по-настоящему Сегодня и не увидим Завтра нашей Родины.
Нестеров прожил долгую творческую жизнь. Его полотна — мир прекрасного, и что бы он ни писал — пейзаж, портрет или картину, он всегда Нестеров — прямой, честный, непримиримый гражданин-патриот. Художник говорил: