Всегда сдержанный, до предела собранный живописец преследовал лишь одну трудную цель — передать единственное, неповторимое состояние пейзажа.
Он пытался выразить то неуловимое качество пленэра, когда самые яркие локальные красные, зеленые, синие, желтые краски тают в голубом, серебряном мерцании солнечного света. И это ощущение пленэра, этот секрет, открытый импрессионистами, несмотря на кажущуюся доступность — знай добавляй во все тона голубое, — не так-то прост.
Сколько мы видим на выставках фальшивых, крашеных, броских полотен, внешне претендующих на раскрытие тайны пленэра!
Но не тут-то было!
Этот секрет дается лишь тем живописцам, которые до глубины души чувствуют состояние, общий тон в пейзаже, тот неуловимый валер, когда достаточно лишь в одном мазке допустить фальшь и цвет мгновенно становится краской, как неправильно взятая нота, исполненная нерадивым певцом, превращается в фальшь, в крик, в фальцет.
Да, нелегко искусство пения, как и нелегко трудное, не всем сегодня доступное искусство станковой живописи.
Сколько теорий, сколько лжемудростей написано, нагорожено, чтобы оправдать фальшь, фальцет в изобразительном искусстве и оговорить настоящую живопись, основанную на тончайшем чувстве меры и такта, требующую от художника большего знания, школы и, конечно, главного качества любого мастера — великого труда!
Эти слагаемые никак не предопределяют некую заданность любого холста, написанного художником-станковистом, ибо полотна реалистической школы — это не только верно найденные тона и выдержанная колористическая гамма, подобные тем, которые звучат в пейзажах Ефрема Зверькова…
Северная весна.
Нет, в том-то и сила истинной живописи, как, впрочем, и настоящего пения, что тембр голоса, сила его звучания — глубоко индивидуальные качества каждого живописца, как и певца. Все очарование русской пейзажной школы в том, что в ней слышны разные голоса. В широте и многозвучности — все богатство палитры русского реалистического пейзажа, искусства, еще мало оцененного в истории развития нашей культуры.
… Последнее воскресенье марта. Выставочный зал Союза художников на Кузнецком мосту… Ранний, утренний, холодный свет бродит по картинам, мерцает на блестящем паркете, сверкнут огоньком в букете розовых гвоздик, стоящих на маленьком столике. Мы бродим по залам с Ефремом Ивановичем Зверьковым.
— Я родился в Калининской области, бывшей Тверской губернии, как говорится, тверяк, — улыбается Зверьков. — Годы детства… Деревня Нестерово… Река Шостка, глубокая и узкая.
Родниковая вода. Мокрый, всегда влажный берег, зыбкий ковер зелени травы. Лужайки с желтыми лютиками.
Мы мальчишками ставили верши. Приплывали огромные щуки. Вдали крутой бугор, белая церковка, высокое небо. Вечерний звон…
Никогда не забуду песни моей родины.
А наши зимы!
Голубые сугробы. Морозы. К избам приходило зверье. Продуешь в заиндевелом оконце дырочку и видишь: мечутся серожелтые тени — волки.
Российская глушь.
Но все это невыразимо далеко. Вспоминаешь, как сон. И раннее купание в ледяной воде, и набеги в чужие сады за яблоками. Сеча, куда ходили по ягоду.
И сегодня запах земляники у меня немедля вызывает образы той прекрасной поры. Разве забыть русскую осень, полную тихой поэзии, прощальные крики журавлей!
Однажды отец привез из города репродукцию левитановской «Золотой осени». С тех пор она сопровождает меня всю жизнь.
Озеро.
Рисовать начал рано. Сперва копировал картинки из азбуки, а потом начал писать с натуры.
Помню, как отец уже в Твери привел меня к художнику Борисову. Николай Яковлевич долго рассматривал мои незамысловатые наброски и потом, не торопясь, сказал отцу: «Пускай Ефрем побольше рисует с натуры».
Я очень внимательно выслушал этот наказ, ведь Борисов был учеником самого Ильи Ефимовича Репина. Так состоялось мое «крещение»… Промелькнули годы детства, отрочества, годы первого узнавания мира и учения, а вместе с юностью в мою жизнь ворвалась война.
В 1942 году в составе 301-й стрелковой сибирской дивизии я отбыл на фронт…
Апрель. Вокзал. Весенний звонкий день. Журчит капель.
Вздыхает духовой оркестр.
В красные товарные вагоны грузят коней, повозки.
Новый Оскол. Рядом фронт. Отчетливо врезалась в память молодая рощица на берегу Донца.
На солнце сверкала первая зелень берез. Розовели клены.
Вырыли окопы. Птичий гомон. Бегут прозрачные солнечные тени.
И вдруг взрыв. Первый снаряд разорвался в лесу. Начался артналет.