Начальник цеха подвел её к тому самому пожилому рабочему, который рассказывал ей про цвета.
— Вот вам, Николай Фёдорович, ученица — Мария Щаденко.
Николай Фёдорович, чуть сощурясь, посмотрел на Марию, улыбнулся и спросил:
— А, это опять ты?
— Я.
— Хочешь стать цветным травильщиком?
— Хочу.
— Гляди, дело не простое. Не передумаешь?
— Нет.
— Ох, Маруся, хлебнёшь горюшка, прежде чем что получится! И слёз прольёшь целый ручей! И руки не раз опустятся. Не испугаешься?
— Нет.
— Ну, гляди. — Николай Фёдорович снова внимательно посмотрел на Марию и повёл её в противоположный конец цеха. Там на длинном деревянном столе лежали какие-то плоские серые плиты, похожие на жернова, которыми в старину на мельницах мололи зёрна. Николай Фёдорович похлопал одну из плит: — Это — типографский камень. А вот это, — Николай Фёдорович взял со стола чёрную от краски лопатку, — это шпахтель называется. Запомнила? Так вот, надлежит тебе этим шпахтелем на этом камне растереть вот эту чёрную краску. А то она густая для дела. Растереть её надо так, чтобы она как растопленное масло стала. Сумеешь?
Мария пожала плечами:
— Чего ж тут не уметь?
— Ну-ну, — кивнул Николай Фёдорович и ушёл к своему столу.
А Мария поцарапала зачем-то бок жёсткого камня, потом взяла шпахтель и стала накладывать краску из банки на камень.
Краска была чёрной-пречёрной и пахла горелым асфальтом. Она липла к камню, к шпахтелю, к пальцам. Она сопротивлялась, будто понимала, что растирают её неумелые руки.
Скоро Марии стало жарко, на лбу выступили капельки пота. Она тыльной стороной ладони стёрла их. А краска словно бы того и ждала — р-раз! — и перебралась на лоб.
А Мария ничего не замечала. Она рассердилась на краску: «Ты упорная, а я ещё упорней!» И тёрла, тёрла, тёрла…
Яркое солнечное пятно переползло со стола на камень, прямо под руку Марии. Будто солнце хотело помочь ей растереть упрямую краску.
И Мария вспомнила: такое же яркое солнце светило в далёкое утро, когда она шагала на батарею вместе со старшиной.
После блокадной зимы Маша написала заявление в военкомат. Просила, чтобы её направили на фронт.
Два месяца постигала она солдатскую науку. Потом прибыли офицеры из частей. Стали отбирать пополнение. И ни один из них не взял Машу в свою фронтовую часть, такой бледной и худенькой была она после блокады.
В конце концов из всего выпуска Маша осталась одна.
Таким же, как сегодня, солнечным утром пришёл старшина-артиллерист. Маша встала на плацу по стойке «смирно».
— Из кого же выбирать? — спросил старшина.
— Из меня, — сказала Маша. — Возьмите меня на фронт, товарищ старшина, пожалуйста. Не пожалеете. Я могу пушку вместо лошади тащить!
Старшина ничуть не усомнился, только сказал:
— Оно и видно. Тебя как зовут?
— Щаденко Мария.
— Ну, что ж, Щаденко Мария, будешь моим пополнением. — И отчеканил громко: — Пополнение! Слушай мою команду! За мной шагом арш!
И они вдвоём зашагали по городу — на фронт.
Поднимая пыль, один за другим шли к фронту грузовики. Пыль висела в воздухе сизым облаком. Маша то и дело чихала, а старшина каждый раз косился на неё и говорил:
— На здоровье.
К вечеру добрались до фронтовой батареи. Маша так устала, что не заметила ни замаскированных пожухлыми ветками зениток, ни землянок.
Старшина усадил её на чахлую травку под деревом и велел ждать. Маша закрыла глаза. Вечерний ветерок тронул листву над головой. Маша слушала её лепет и улыбалась. Вот она и добилась своего. Вот она и на фронте. Вот она и солдат.
— Ты чего улыбаешься, Щаденко? — послышался голос старшины.
Маша открыла глаза и вскочила.
Старшина стоял рядом, улыбался, а в руках у него был солдатский котелок. Он сунул его в Машины руки:
— На вот, поешь.
Котелок был с верхом наполнен жёлтой, словно солнце, пшённой кашей. Каша блестела от жира.
Маша взяла ложку и осторожно сняла с каши вершинку.
Разве бывает на свете что-нибудь вкуснее!
Старшина сложил руки на животе и смотрел, как Маша ест.
Котелок быстро опустел.
— Может, ещё?.. — спросил старшина.
Маша замотала головой:
— Не надо.
И вдруг совсем рядом загрохотали зенитки. Из стволов вырвалось яркое пламя. Маша испуганно заткнула уши.