Благословляю все те нежные названья,
Какими призывал ее к себе, — все стоны,
Все вздохи, слезы все и страстные желанья.
Благословляю все сонеты и канцоны,
Ей в честь сложенные, и все мои мечтанья,
В каких явился мне прекрасный образ донны!
Джордж Гордон Байрон
457.
Ах, плачьте, как плакали мы на реках вавилонских!
Отчизна в плену, запустение в храмах сионских!
Ах, плачьте! о камень разбиты Иудины лиры;
В обители бога возносятся гордо кумиры.
Где ныне омоем свои истомленные ноги?
Сионские песни смирят ли на сердце тревоги?
По-прежнему ль лира Иуды наш слух очарует?
По-прежнему ль сердце от звуков ее возликует?
В чужбине скитаться навек осужденное племя,
Где сбросишь на отдых с рамен своих тяжкое бремя?
Есть гнезда у горлиц, нора у лукавой лисицы;
Тебе же, Израиль, остались одни лишь гробницы!
458. Дон Жуан.
Из песни II
Подмытый морем, дикий и пустой,
Весь берег тот с нависшими скалами
Был огражден, как армией, грядой
Подводных скал, иззубренный местами
Заливами (приют от бури злой),
Где вой валов, катящихся рядами,
Смолкал лишь в долгий летний день, когда,
Как в озере, спят в море волн стада.
Едва плескал о берег вал безмолвный,
Как пенится шампанское в тиши,
Когда бокал кипит до края полный —
Отрада сердцу, вешний дождь души!
Люблю вина живительные волны,
И против них что хочешь мне пиши,
Я стану петь: «Вина и дев веселья!
И содовой воды потом с похмелья!»
Нам, существам разумным, нужен хмель.
Всё в жизни лучшее одно — похмелье!
Богатство, честь, вино, любовь — вот цель
И наших дел и нашего безделья.
Без сока гроздий, пышное досель,
Засохло б древо жизни и веселья.
Напейся ж пьян, читатель дорогой,
И завтра, встав с больною головой,
Зови слугу, вели принесть рейнвейна
И содовой воды. Уж много, много лет
Напиток сей я пью благоговейно.
Ничто на свете — ни льдяной шербет,
Ни первый плеск пустынного бассейна,
Ни сам макон, багровый как рассвет,
Так после странствий, битв, любви и скуки
Не утолит, как он, в нас жажды муки.
Стремнины скал… Я, кажется, об них
Стал говорить?.. Так точно. Скал вершины,
Как небеса, безмолвны; ветер стих;
Пески не зыблются; молчат пучины.
Всё спит кругом; порой лишь птиц морских
Раздастся крик, да всплещутся дельфины,
Иль зашумит, ударившись о риф,
Немолчных струй чуть видимый прилив.
Они гуляют. Дома нет пирата:
Крейсировать пустился он на юг.
А у Гайде ни матери, ни брата —
Одна лишь Зоя делит с ней досуг;
Но, долг служанки исполняя свято,
Она при ней лишь только для услуг:
Плетет ей косы, вести ей приносит
Да за труды себе нарядов просит.
Был час, когда садится за холмом
Лазоревым круг солнца раскаленный,
Когда горит в пожаре заревом
Весь мир земной, затихший, усыпленный,
С одной страны обвит полувенцом
Далеких гор, с другой — холодной, сонной
Пучиной вод и розовой зарей
С сверкающей вечернею звездой.
По камышкам, в песках сверкавшим ярко,
Они идут вдоль усыпленных вод;
Друг другу руку жмут рукою жаркой
И, между скал найдя прохладный грот,
В мрак гулких зал с кристальной дивной аркой,
Воздвигнутой причудой непогод,
Они вступают и, обнявшись нежно,
Любуются зарею безмятежно.
Глядят на небо: там простерт шатер,
Как беспредельный океан пурпурный;
Глядят на волн сверкающих простор:
Там всходит месяц из волны лазурной;
Они друг в друга устремляют взор:
Взор их очей пылает страстью бурной,
И в трепете, при звонком плеске струй,
Они уста смыкают в поцелуй —
В горячий, долгий поцелуй, где младость
И пыл любви, как в фокусе одном
Лучи небес, в одну слилися радость,
В тот поцелуй, с чьим пламенем знаком
Лишь только тот, кто ведал жизни сладость,
Когда в нас кровь клокочет кипятком
II каждый пульс как молния трепещет,
И каждый взгляд огнем восторга блещет.