Там... в лесу,
Плыла навстречь и огороды
Кружила, словно на весу.
Могоча.
Край глухой, таежный.
Суровый дням суровый гимн.
Конец мучениям дорожным,
Начало, может быть, другим.
Здесь позабудь
Болезни, нервы.
Живи скупых костров огнем.
Здесь БАМ вторая
Рядом с первой
Вдоль рек тянулась
День за днем.
И день за днем Л
омы и кайла
Вгрызались
В камень мерзлоты.
И костыли
Вонзались в шпалы.
И сращивали путь болты.
О, БАМ!
Тебя забыть не в силе
Кто прочно
Связан был с тобой.
Хотя сюда их из России
Вели в те годы не любовь,
Не жажда славы, не отвага..
В бесчётной тяге
Дней твоих
Они скитались по бамлагам,
И звали бамовцами их.
Толпою молчаливо-хмурой
В снегу, в грязищи и в пыли
Тупыми овцами понуро
Они распадками брели.
А по бокам
Конвой на конях -
Винтовки дремлют за спиной.
Ему дана
Самим законом
Власть
Над притихшею страной.
Над затаившейся толпою.
Кто подл, жестокой силе рад.
Вчера он узкой
Брел тропою.
Теперь ему и черт не брат.
Вчера готов был
Жрать ворону,
Делить с товарищем «бычок».
Сегодня в «самообороне» -
Нажмет на спусковой крючок,
Начальству грозному
Послушный,
Шепча:
- А помнишь...
Ну, держись...
И в этом хлеб его насущный.
Его судьба
И сучья жизнь.
Когда
Построил их начальник,
Сказал:
- Нужна охрана вам...
Ряды без ветра закачались,
Внимая в трепете словам.
Беда в неволе –
Смерть приблизить,
«Дешевкой» волю укротить.
Их надо было враз унизить,
Их надо было развратить...
В рядах
Проход образовался,
Залитый брызгами зари...
Так Хмырь
В охранники подался.
А с ним и прочие хмыри.
Уже, упившись властью строгой.
Конвой томился и скучал…
Терзали бамовцы дорогу.
И каждый о своем молчал.
С бездольных дней
До смерти самой
В отцовском горестном краю,
Пройдя длиннущий путь
Лесами,
Они вошли в судьбу мою.
И мне с тех пор З
абыть едва ли,
Да и другой забудет кто,
Что шапку бамовкою звали
И куцее полупальто:
Сукнище грубое по верху
Да на подклад
Сатин - не шелк.
А на отделку вместо меха
Искусственный каракуль шел.
Но это при освобожденьи...
А в зоне куртка, да штаны.
Да две подошвы
Ты наденешь –
«Колеса» бамовской шпаны.
Подошвищи
Из толстой доски
Вязались вервию к ногам.
В «удачливых»
Обутках броских
Не людям шествовать –
Богам.
По тверди сине-голубиной –
Такой - и глаз не отвести,
Идти
Над пропастью глубинной,
В людской бедлам
Любовь нести –
Любовь к недоброму соседу,
Любовь к предателю, к лжецу,
В душеспасительных беседах
Лоб подставляющих венцу.
Они пошли...
Куда им деться?
Закон
Свободу порешил.
Оставив
Память злую детства,
Их всех грядущего лишил.
В своей беде невыразимы –
Затем рождались и росли:
Они пошли толпой
И в зимы
Зон уязвимость понесли.
А зимы в Забайкалье были:
Белеет нос - за пятьдесят.
Да, лес прошив Морозной пылью,
Тайгой ветра заколесят.
Замрет земля
Под тощим снегом,
Порвется вдоль и поперек,
Под игом мучаясь - набегом
Замерзших дней...
Но ни упрек,
Ни стон из уст заиндевелых
Не потревожат тишины...
Лишь перхотью обсыплет
Белой
Мороз округу с вышины.
Позамутит
Поверхность стали –
Коснись ее рукой на миг...
Коснулся... –
От ожога сник,
Оставил кожу на металле.
А там и хиус обсосет...
Нет!
Зек напрасно здесь
Хлопочет.
Начальник ежли
Не захочет,
Тебя и дьявол не спасет...
Лихие дни лихой печатью
Лежат на памяти людской.
Коль в чем-то
Был ты к ним причастен,
Ты вспоминаешь их
С тоской.
Вдоль боязливых тихих улиц,
Лохмотьями одежд тряся,
Под тяжестью невзгод
Сутулясь,
Бродили люди, хлеб прося.
Руками рамы сжав, стояли
Под окнами по вечерам –
Похоже, каждого распяли
На крестовинах этих рам.
Для них извечная забота –
Достать шамовки –
В этом жизнь.
Настанет утро - на работу.
А вечер -
Волком вновь кружись...
Умей вертеться
И крутиться.
Пусть душу
Совесть не грызет.
Иначе жизнь укоротится –
Кому на сколько повезет...
Отныне ждет судьба такая,
Поскольку Судеб нет иных –
Лутавина и с ним Чугая.
И многих, многих остальных.
По пятеро
В змею-колонну