Мурель вдруг засмеялся и с глубоким удивлением, удивлением, которое можно почувствовать, только живя, хотя бы и непродолжительное время, в Советской стране, отчетливо, по слогам произнес:
- "Мой лес"... Что это, в сущности, означает - "мой лес?" "Моя река"?! Ха-ха... "Мое поле"... Какой вздор, если вдуматься!.. "Мое поле"... Такое огромное поле, и вдруг один человек самодовольно и, главное, вполне серьезно говорит: "мое"... Это смешно!..
- Может быть, продолжать опыт? Опять отнять свинью? - спросил Капелов.
- Нет. Зачем? Какой смысл! Он будет мычать, стонать, проявлять первобытный примитивный инстинкт боли утраты. Нет, не стоит. Он будет реветь, ругаться. Это ведь ничего еще не доказывает - это результат привычки к собственности. Нарушение привычки вызовет психологический бунт это бунт мысли, привыкшей думать в определенном направлении. Это первичный конфликт на почве склонности к консерватизму любого живого существа. А ведь это известно - любое живое существо при известных обстоятельствах становится консервативным.
А такой консерватизм - это уже социальное явление, это ненависть к изменению, к нарушению привычного, боязнь не оказаться в худшем положении, чем то, которое есть. Как известно, это так же сильно в людях, как и стремление к новому, неизведанному. Революция и реакция - две силы, раздирающие на части человечество.
И до сих пор пока будут существовать классы, классовая борьба будет основой социальной жизни. Кто не знает этого? Так вот, как вызвать характерные социальные собственнические инстинкты, чтобы исследовать, насколько глубоко они сидят в нем? А скажите, пожалуйста, он что - не хочет идти в колхоз? Или как?
- Не знаю.
- Он был в колхозе?
- Нет, не был.
- А почему? Вы беседовали с ним перед опытом?
- Нет.
- Жалко. По-моему, следовало бы побеседовать. Ведь это интересно и важно.
- Что ж, это можно еще сделать. Мы можем пока исследовать другого, а этого освободить от солей и капель, фиксирующих его внимание на макете, и поговорить с ним. Опыт, может быть, будет прерван только на двадцать минут или на полчаса.
- По-моему, это надо сделать.
- Давайте.
Капелов подозвал Брусика, чтобы отдать нужные распоряжения о переводе крестьянина в другое помещение, об освобождении его от солей и так далее. Но в это время подошел Фоллет и спросил, не время ли второй раз рентгенизировать объект исследования.
- А когда вы сделали снимок в первый раз?
- До начала опыта.
- Ну что ж, пожалуйста, - сказал Капелов.
А вы уже знаете, на каких костях или тканях отлагается чувство собственности?
- Знаю. На ребрах. Отложения будут четкие. Ведь солями вы его освободили от всяких чувствований, так? Так вот, скажите Брусику, чтобы он не смывал этих солей, а я его сниму. Я думаю, что крестьянин привык к макету и стал собственником тут у нас, у всех на виду. Я внимательно следил за опытом и убежден, что он уже привык быть владельцем этого великолепного участка. Значит, снимки это подтвердят.
- Так ли это? - спросил Капелов.
Мурель задумчиво сказал:
- Я думаю, что Фоллет прав. Отложения будут. Ведь чувством собственности очень легко заразить любого человека. Это чувство легко прививается. В этом легко убедиться. Стоит любому человеку что-нибудь подарить или стоит ему что-либо присвоить себе, как он немедленно свыкается с мыслью, что это принадлежит ему, и он тут же начинает испытывать собственническую ревность и даже не позволяет прикоснуться. Есть такие люди, которым если подарить даже какую-нибудь мелочь, какой-нибудь карандаш, книжку, брелок или брошку, как они тут же не разрешают прикоснуться к ним. Они с напряжением ждут, когда кончится осмотр вещички присутствующими. Им уже кажется, что вещичка пострадает от чужих прикосновений: книжку запачкают, карандашик исцарапают и так далее. Многие, даже так называемые культурные люди в таких случаях грубовато и бесцеремонно забирают вещичку из чужих рук. Между тем через некоторое время они эту самую вещичку легко отдают, теряют или забывают о ней - разумеется, если она не имеет большой ценности и если вообще чувство собственности у ее владельца не имеет глубоких социальных корней. Что касается нашего крестьянина, то у него было достаточно времени, чтобы сжиться с мыслью, что это владение принадлежит ему, то есть чтобы чувство собственности стало социальным явлением, и если такое чувство относится к тем, которые отлагаются на костях или тканях, то Фоллету будет что снять.
И Мурель обратился с вопросом непосредственно к Фоллету:
- Я надеюсь, коллега, что вы хорошо сняли крестьянина до опыта?
- Ну, конечно, - ответил Фоллет.
- Так вот, снимите его теперь. Сравним оба снимка.
И Фоллет с удивительной ловкостью надел на крестьянина свой ящик.
После съемки крестьянин был уведен в другую комнату и запeрт. Всем собравшимся было объявлено, что опыт будет продолжаться через полчаса.
- Значит, нам предстоит два дела, - сказал Капелов. - Поговорим с крестьянином и сравним оба рентгеновских снимка. Так?
- Совершенно верно, - сказал Мурель.
Глава тридцатая
Брусик в Москве взял на себя приблизительно ту роль, какую за границей играли Кнупф и Капелов вместе взятые. Он проявлял, с одной стороны, хозяйский тон, являлся фактическим администратором московского филиала Мастерской, был чем-то вроде коменданта - должность, без которой в Москве почти не бывает учреждений, а с другой стороны, он претендовал и на творческопроизводственное участие в работах Мастерской. Он проявлял инициативу, делал какие-то свои опыты, вроде опыта с колониальным отпрыском и адвокатом, а главное, совершенно напрасно уверял Капелова, что все в Мастерской обстоит благополучно, что порядок полный и что порядок этот поддерживает, разумеется, он. Он, правда, не утверждал этого прямо, но отчетливо давал понять, что не будь его, этого порядка не было бы.
Между тем тут все было возмутительно и нелепо. Мастерская не нуждалась в таком администраторе, какого корчил из себя этот Брусик. Никому не нужна была эта фигура в каком-то пошлейшем френче и военных брюках галифе, в которых он разгуливал по Мастерской. Мастерской было нужно совершенно другое. Прежде всего нужен был действительный порядок, действительное спокойствие - ведь какие дела предстояли Мастерской Человеков! Шутка ли! Ведь она должна была создать нового человека и исполнить многотысячные заказы на него! Было ли и есть ли учреждение, перед которым стояли бы более трудные и ответственные задачи?! При чем же тут это мелкое администрирование, это наивное подражание комендантам и разным "усердным" администраторам? Кому это нужно?