«Не скажешь, — мысленно упрекнул Захар Евгению, глядя на ее спокойное лицо. — Тогда не сказала, в сорок четвертом, а теперь и подавно…»
Странно тогда все получилось, непонятно.
Уже отсеялись, сады отцвели. А тут по селу новость: оказывается, по пути в часть Тимофей к Евгении заезжал. Всего на одну ночь. Поговорили, позавидовали ей солдатки, да и затихло.
А к осени вдруг расцвела Евгения, будто цветок. Округлилась, а живот сквозь все пышные сарафаны пробился и закрасовался, заважничал — ну настоящий тебе староста-арбуз на баштане. Не удержался Захар при встрече, спросил: «Кого ждешь, Женя, хлопчика или девочку?» Сам же взгляд ее ловил, тайну хотел выведать. Засмеялась Женя: «Ой, Захар… Все равно одной грудью кормить… Я и вам с Настеной того же желаю». Заступил он ей тогда дорогу, спросил, не скрывая муки своей: «Скажи правду, Женя… Я людей выспрашивал — никто не видел весной Тимофея… Скажи, чье дитя будет?» — «Я Тимофея видела, — твердо ответила Женя. — Понял?! В этом деле третий лишний, Захарушка». И ушла, не рассеяв его сомнений, но закрыв ему накрепко рот — и тоном своим, и насмешкой, а больше всего упоминанием о Насте…
Тимофей так и не вернулся с войны. Женя говорила потом, что дослужился он до капитана, был много раз награжден за храбрость и сложил голову уже под Берлином. Сережа их рос застенчивым и молчаливым, много читал и до того был научен матерью чтить память отца, что, когда Захар через год после смерти Насти попробовал посвататься к Жене, весь в слезах убежал из хаты, пригрозив, что скорее утопится, чем будет жить у «дядьки Захара».
…Гроб поставили на две табуретки. К Захару подошел председатель сельсовета Кузьма Сорока, кашлянул в кулак:
— Может, ты, Захар Степанович, слово скажешь? Тебе сподручнее — ты и председателем после войны был, да и соседи все-таки…
— Что говорить, — вздохнул Захар и посмотрел на вечернюю Гончаровку: не видать ли где машины, может, успеет Сергей попрощаться с матерью. Нет, не видеть…
Поразмыслив, Лахтин, покачиваясь, двинулся вдоль берега. К лагерю! Хватит ему на сегодня приключений.
Он шел эдак полчаса и вдруг провалился по грудь. Ил под ногами продолжал расползаться, и Лахтин инстинктивно рванулся к берегу. В следующий миг он понял свою ошибку — торфяная топь образовалась именно у берега, надо повернуть назад, к песчаной косе, по которой они бродили; Он заработал ногами, но даже зыбкого дна уже не было.
— Помогите! — крикнул он срывающимся голосом, чувствуя, как бурно испаряется его пьяная дурь, а на ее место ледяной струйкой вливается страх. Лес на берегу стоял совершенно незнакомый: гоняясь за рыбой, они, видно, порядочно прошли.
«Меня не услышат! — ужаснулся Лахтин, подрабатывая ногами, будто он бежал на месте. — Рядом никого. Голос потеряется в камышах… Господи! Только не это! Погибнуть здесь, в этой черной жиже?! Только не это!»
Он опять рванулся — теперь в противоположную сторону. Подгребал руками, извивался всем телом, однако продвинулся всего лишь на каких-нибудь полметра.
«Надо отдохнуть, — лихорадочно подумал Лахтин. — Если экономить силы, можно долго продержаться… Главное — не паниковать и беречь силы. Меня почти не засасывает. Хороший пловец из этой хляби легко бы выбрался. А тут трепыхаешься, как муха в варенье…»
Он на время затих.
И тут из сумрачной жижи глянуло на него знакомое лицо. Черное, однако не негроидного типа, с какими-то пронзительно-нахальными глазами. Поразили Лахтина и очки знакомого незнакомца — в белой, как бы раскаленной оправе — резко контрастирующие с его гуталиновым лицом.
— Ты кто? — шепнул Лахтин, с трудом соображая, что у него начались галлюцинации.
— Я — это ты, — отчетливо и громко сказала черная рожа. — С перепугу себя не узнал? Не дрейфь, родственник, выберешься! Я твою судьбу наперед знаю.
— Бред! Чепуха! — мысленно взвизгнул Лахтин, цепенея от нового страха: он где-то читал, что к человеку на грани небытия приходят всяческие видения.
— Да Йегрес я, то есть Сергей в зеркальном прочтении. Мы с тобой двойники. И очень близкие соседи — живем в параллельных мирах, — заявило привидение.
— Антипод? — Лахтин снова отчаянно заработал руками и ногами, надеясь, что призрак исчезнет.
— Чего ты барахтаешься, дурачок? — Йегрес отступил. — Это ты антипод, а я нормальный человек, который многое знает и еще больше может. Я за тобой второй год наблюдаю. И удивляюсь. Бестолковый ты у меня родственник. Везде барахтаешься: в болоте, в жизни. Противно смотреть.
— Ну и проваливай отсюда, — обиделся Лахтин.
— Нет уж! — хохотнул Йегрес. — Пора все-таки тобой заняться. Для начала я тебя из болота вытащу, так уж и быть. А потом и по жизни поведу — ровнехонько, красиво… Слушай, кабан, а ну дотянись вон до того камышового куста. Быстренько! Так… Теперь осторожно освобождай ноги, ложись, ложись, морда, не бойся воды, ложись… Вот так! Ладненько. Подтягивайся, да потихоньку… Потихоньку, тебе говорят, оборвешь все к чертям. Молодец! Захватывай левой стебли… Побольше! Ну, вот… А ты уже пузыри пускал.
Задыхаясь от напряжения, от страха сделать неверное движение, Лахтин попробовал стать и — о чудо! — ноги наконец нашли под илом желанную опору.
Рядом, ухмыляясь, стоял его двойник — Йегрес.
Пробуя дно и обходя подальше гибельное место, Лахтин пошел к берегу. По шишкам, по сучьям, даже по ржавым консервным банкам — он на все согласен, лишь бы не подступала ко рту черная булькающая жижа.
На лес уже пали сумерки. Лахтин вышел из воды и остановился, чтобы перевести дыхание. Его покачивало. Наверное, не так от выпитого, как от пережитого, потому что сердце все еще колотилось и земля плыла под ногами.
Чтобы не упасть, он ухватился за ветку.
— Слушай меня, — сказал черный человек. — Ты не обольщайся: писателя из тебя не получится. Хочешь жить как человек — иди к Миронову. В работу, особенно черную, не зарывайся. Поактивничай, побарахтайся на поверхности коллектива — у тебя это здорово получается. Запомни: будущий шеф твой чужого не любит, а увлечься может, и тогда будет тянуть все дело. Используй его. Голова у тебя хоть и пустая, но светлая. У тебя были стоящие идеи, но ты чувствовал, что разработка их тебе не по зубам — слишком много работы. В КБ они пригодятся. Ты получишь статус «генератора идей», а «негры» все сделают за тебя. И не тяни с переходом. Твой захудалый научно-популярный журнал — пустой номер.
— Как ты со мной обращаешься? — Лахтин даже позеленел от злости. — Какой-то бред ходячий, алкогольный фантом, а туда же — жить меня учит. Да пошел ты, образина, знаешь куда…
— Иду, иду, — засмеялся Йегрес. — Но ты, родственничек, берись за ум. И почаще заглядывай в зеркало. До скорого! — Он махнул рукой и поплыл, будто сгусток черного дыма, меж деревьев, в глубь острова.
К лагерю Лахтин шел напролом, чуть не бежал.
Первым, кого он встретил из своих, была Лена с охапкой сухих веток.
— Что с вами, Сергей Тимофеевич? — воскликнула она. — На вас лица нет.
«А у кого оно есть, девочка? — подумал с горькой иронией Лахтин. — Маски, всюду маски… Если бы ты, девочка, увидела мое настоящее лицо, ты бы закричала от страха… Однако хватит. Занавес уже подняли… Маску мне, маску».
— Послезавтра у Ольги выпускной вечер, — сказала за ужином Тамара. — Представляешь?
— С трудом, — хмыкнул Лахтин и посмотрел на дочь. — Мы слишком молоды, чтобы в ближайшие два-три года стать бабушкой и дедушкой.
— Не надо было жениться на первом курсе, — заявила Ольга. — Сами виноваты. Если ваша ветреность передалась мне с генами — пеняйте на себя.
Лахтин невольно улыбнулся.
После его возвращения из Гончаровки жизнь в их семье надолго или нет, но изменилась. Уже многие годы каждый из них жил как бы сам по себе, а тут вдруг будто проснулись, устыдились своей отчужденности и стали стараться замечать друг друга. Конечно, у Тамары с Ольгой и раньше было больше общего. А вот его, как и многих, повлекла некая центробежная сила и при внешней незыблемости семьи увела совсем на другую орбиту… Вторую неделю Лахтин не мог встретиться с Лялей и с удивлением заметил: последнее время его стали слушать и жена и дочка.