Двигатель автобуса вдруг загудел очень громко, надсадно. Не стало слышно человеческих голосов в салоне. Володька почувствовал, что машина медленно заваливается набок. Горячий жар всколыхнул его изнутри, и рука помимо воли мертвой хваткой сжала поручень. Но кювет был мелок, и автобус, жестко ткнувшись обо что-то, накренился и замер.
Бессилие машины перед стихией, это неловкое движение против воли шофера, навело на людей тоскливые мысли, и в салоне стало совсем тихо. Было слышно лишь, как работает двигатель на малых оборотах, словно собирая силы перед решающим броском.
Шумно, резко и, как показалось Володьке, злобно шофер переключил скорость, так что заскрежетали шестеренки в коробке передач. Но отчаянный рев двигателя лишь подчеркнул беспомощность машины, и снова стало тихо.
— Прибыли, земляки! — сказал шофер и закурил папиросу. — Влип я с вами в эту парашу…
По салону потянулась сизая струйка дыма.
— Толкнем, товарищи! — робко предложили в автобусе.
С шипением и звоном раскрылись обе двери.
— А ну, мужики, вы-ходи! — бодро скомандовал сам себе Димчик и начал пробираться к выходу, расталкивая робких и нерешительных. Володька вышел следом за ним на улицу в бледно-желтую чавкающую грязь.
Люди нерешительно топтались на дороге и поглядывали на автобус, тяжело увязший задними колесами в кювете.
Шофер нажал на педаль газа, словно приглашая людей к работе. Десятка полтора человек облепили автобус сзади, налегли. Мокрые черно-фиолетовые колеса вращались бесполезно, рассекая весеннюю дорожную жижу, забрасывали людей грязью.
Володька понял: люди слабо помогают машине. Каждый полагается на силу и усердие другого. Он видел, как Димчик и Витя влезли в гущу толпы, облепившей зад автобуса, и обеими руками упираются в жестяную обшивку. Володька пошел к друзьям, и люди охотно пропустили его, словно от него все теперь и зависело. Они налегли руками, а потом и плечами, и кто-то еще рядом — тоже налег…
Они мыли руки в придорожной канаве и неожиданно Димчик отвлекся, тронув Володьку за плечо, и сказал угрюмо, кивая на парня в зеленой шляпе:
— Глянь-ка, Вольдемарчик! В тепле можно было права качать, а здесь-ка попробуй… Пусть дядя пашет, так?
— Понимаешь, у меня спина, — робко проговорил парень, отводя взгляд, словно от того, что о нем сейчас думает Димчик, зависит все в его оставшейся жизни. Но разве это так?
— А у меня шея! — с вызовом сказал Димчик. — И всякий хомут для нее впору, да?
Он испачкал свой выходной бушлат и теперь старался, но безуспешно, отчистить его красно-бурой прошлогодней травой, еще более размазывая грязь.
— Ладно тебе! — сказал умиротворительно Фролов. — Переработал, что ли?
Димчик ругнулся, бросил траву на дорогу, и они пошли в автобус, занимать свои законные стоячие места.
— У каждого человека свой долг! — бубнил Димчик. — Каждый обязан хоть пальцем на ноге пошевелить ради другого…
— Это все теория, философия, — сказал Володька. — А в жизни случается так, что один работает, а трое — смотрят… Закон природы…
— Нельзя ли осторожнее?! — рослая, откормленная подруга директора Дома культуры, вскинув голову, на которой была шляпа из птичьих перьев, высокомерно глянула на Димчика. — Прешь, как на базаре! Все пальто мне уделал, дикарь!
— Сама бы толкала! — огрызнулся Димчик. — Тогда бы не уделал!
Могучий, плечистый Крючков в красной куртке из нейлона, все время поддерживавший спутницу за талию, негромко, но внушительно процедил сквозь зубы:
— Увянь, хамло!
Димчик сморщился и отвернулся, сделав вид, что слова его совершенно не касаются.
Недолго ехали. Автобус снова как-то глубоко осел и накренился. Водитель, раскрыв дверь, вышел. Все с тревогой ждали: когда он вернется и что скажет?