Д. А. Ф. де Сад
СВЯЩЕННИК: …Вы наделяете сотворенное существо всемогуществом Творца и не замечаете, что те злополучные наклонности, что сбили вас с пути, являются лишь следствиями той развращенной натуры, которой вы приписываете всемогущество.
УМИРАЮЩИЙ: Предлагая нам в качестве выхода преступление, эта натура, которую ты называешь развращенной, позволяет нам избежать тех пагубных бредней, коих ты считаешь себя представителем.
СВЯЩЕННИК: Иными словами, сударь, она предлагает вам путь греха, если вы не противопоставляете ему силу благодати и достоинства Искупления.
УМИРАЮЩИЙ: Что за вздор? Разве ты не видишь, что так называемая жертва Христа, осужденного за нарушение римского порядка и внесение смуты в государственные дела, вовсе не покончила с несправедливостью, рабством и смертью, а, напротив, убеждает нас в своей бесполезности? Ты бы понял это без труда, если бы твое зрение не было помрачено неразумием.
СВЯЩЕННИК: Разум был дан человеку лишь для того, чтобы он мог восхищаться всемогуществом Божьим.
УМИРАЮЩИЙ: Цель его, безусловно, заключается не в этом, ведь если бы ты понаблюдал за животными внимательно и даже доброжелательно, то увидел бы, что они вовсе не лишены разума. Они пользуются им, дабы удовлетворять свои естественные наклонности, извлекая из этого максимальную выгоду. Ты думаешь, когда дрозд подлетает к ручью, он не знает, что должен тут же напиться, а не то он еще нескоро найдет другой ручей? Ты полагаешь, что лиса не чует ловушку и что ворона, видя, как люди готовят оружие, не усматривает в этом предвестия обильной поживы? Поверь мне, хотя разум этих бедных полевых зверей не может сравниться с нашим по силе и охвату, они хорошо умеют им пользоваться для того, чтобы обеспечить себе благоприятное будущее, тогда как твои богомольцы, напротив, строят собственное будущее, исходя из весьма туманных перспектив.
СВЯЩЕННИК: Как же вы объясните, сударь, что те особы, чье разумение нередко может сравниться с вашим, твердо верят в Бога, которого гордыня заставляет вас отрицать?
УМИРАЮЩИЙ: Хотя они полагают, что верят в него своим духом, на самом деле они верят в него лишь своей бедной смертной душой, напуганной тем небытием, что приведет к их окончательному уничтожению. Эта мысль оскорбляет их и претит им, потому они и прибегают к построениям, лишенным здравого смысла, и сказкам матушки Гусыни. Если бы я не подозревал, что древнегреческий ты знаешь еще хуже латыни, то посоветовал бы тебе почитать Эпикура. Хотя в своих дивных сочинениях он так и не набрался смелости открыто отрицать существование богов, тем не менее он подводит к этому выводу в своих силлогизмах о душе. Между прочим он учит нас, что, пока мы живы, смерти не существует, а как только наступает смерть, нас уже больше нет. Разве эта поистине утешительная мысль не способна прогнать все пустые страхи и утвердить нас в покое и атараксии, без которых счастье невозможно? Душа, рассудок и всё, что составляет наше нематериальное бытие, растворяются в небытии, тогда как наш несчастный труп послужит кормом для каких-нибудь личинок и насекомых, и лишь это можно, пожалуй, назвать жизнью вечной «по доверенности». Но, поскольку эти останки не заслуживают погребальных обрядов и прочих ребячеств, я желаю, чтобы моя могила была оставлена в запустении и предана забвению.
СВЯЩЕННИК: Если бы наше общество не опиралось на то, что вы богохульным тоном назвали «ребячествами» и если бы человек не ощущал поддержку обрядов, связанных с божественной благодатью, как бы он мог упражняться в добродетели?
УМИРАЮЩИЙ: Мы должны упражняться в ней только в том случае, если наши наклонности и желания нас к этому склоняют, что бывает весьма редко. Отчего и почему человек должен быть более добродетельным, нежели дикие твари, разрывающие друг друга на части?
СВЯЩЕННИК: Увы, свет веры не озарил вас, и ваша грешная душа, умершая для благодати, блуждает во тьме софизмов.
УМИРАЮЩИЙ: Умершая? Не ты ли без конца твердишь, что она бессмертна? Ты и сам не знаешь, что говоришь. Давеча ты твердил о свете, который невозможно вернуть слепым. Так вот, друг мой, эту максиму я могу применить и к твоей собственной слепоте. Я бы предпочел, чтобы ты рассуждал честнее, но хорошо понимаю, что ты безнадежен. Вместо того чтобы мыслить, не кривя душой, ты блуждаешь в безвыходных схоластических лабиринтах. Откуда бы ни проистекала твоя вера, здравый смысл причудливо спотыкается на каждом шагу, тем самым унижая достоинство мыслящего существа. Начиная с самых истоков, история грехопадения оскорбляет разум, ибо, как я тебе говорил, раз уж твой бог всеведущ и ему известны все тайны грядущего, он вполне мог бы создать вселенную, из которой устранил бы всякую возможность зла и греха. Не свидетельствует ли сама идея подобной возможности, если только она когда-нибудь возникала у какого-либо божества, о неслыханной извращенности и безграничной злобе? Ты хорошо понимаешь, друг мой, что разум предлагает всего два варианта. Либо божество, не обладающее верховной властью ни над законами естества, ни над характером человека, весьма далеко от всемогущества, либо всемогущее божество глубоко погрязло во зле. Стало быть, либо слабак, либо злодей. Однако ни тот ни другой образ не соответствует образу бога, существование которого ты всячески пытаешься доказать. Достаточно было создать счастливого и доброго человека, иными словами, человека, пребывающего в гармонии с естеством — пусть несовершенным, поскольку это невозможно, но, быть может, более милосердным, чем то, которое нам знакомо. Твой бог вовсе не создавал человека — напротив, человек сам придумал бога, наделив его мыслями и чувствами сельского педанта.