Г. В.
Вольтер
Это вы хорошо сказали, —
отвечал Кандид, — но надо
возделывать наш сад.
Однажды, занимаясь пересадкой латука, они увидели, как к ним в огород зашла особа в дрянном широком плаще, но при этом с прической, словно у Великого Могола.
— Меня зовут Замор, и я письмоводитель у нотариуса, — сказал им незнакомец. — Новость, которую я вам доставил, наверняка вас обрадует. Один из моих друзей, проживающий в Риме, где он занимается тем же ремеслом, что и я, проявив чудеса изворотливости, сумел напасть на след вашей старухи, которая, как вам, возможно, известно, является дочерью папы римского и принцессы. От папы не приходится ждать ничего, кроме индульгенций да латунных медалек. Однако один римский придворный выбросил на лестницу кожуру от персика, и там как раз проходил маркиз Членноунылло, кузен старухи и родной племянник принцессы де Палестрины, который, наступив на эту персиковую кожуру, скатился на голове по мраморным ступеням, отчего впоследствии и скончался. Поскольку детей у него не было, его богатство достается старухе по причине родства.
— Это очень хорошо, — сказала старуха. — Мы сможем построить холодные оранжереи, чтобы посадить там немецкую краснокочанную капусту: она очень невкусная, но ее любой купит, потому что она отказывается здесь расти.
Замор объяснил во всех подробностях, пункт за пунктом, зарывшись носом в бумаги и бормоча сквозь зубы, что это можно будет сделать только после того, как старуха съездит в Рим, дабы самолично получить там наследство.
— Очень хочется вам верить, — сказал Кандид, — хотя мы и не поняли ни слова из ваших рассуждений.
— Это прекрасно, — возразил Замор, — законы, постановления, параграфы, кодексы, правила, акты и декреты нельзя было бы плодотворно применять, если бы они вдруг стали понятны. Их сила проистекает из их туманности.
Видя, что Замор не уступит, и полагая, что нет смысла пытаться нарушить порядок, не постигнув его секретов, старуха заверила, что тогда она, стало быть, поедет в Рим.
— Пусть вас хотя бы сопровождает Какамбо, — сказала ей Кунегунда. Но старуха отказалась, сославшись на то, что уже путешествовала из Рима в Алжир, из Алжира в Тунис, из Туниса в Триполи, из Триполи в Александрию, из Александрии в Смирну, из Смирны в Константинополь, из Константинополя в Азов, а из Азова в Москву, пересекла всю Россию, а затем, проехав Ригу, Росток, Висмар, Лейпциг, Кассель, Утрехт, Лейден и Гаагу, прибыла в Роттердам, откуда добралась до Лиссабона. Все это было еще до того, как она повстречала Кунегунду. К тому же старуха напомнила ей, что способна проскакать тридцать миль верхом в один присест, хотя у нее всего ползада, и взмолилась, чтобы ее опустили одну. Все неохотно согласились: они были очень привязаны к своей старухе.
Жизнь потекла так же, как и до ее отъезда, не считая того, что следующей зимой Пакета умерла от застарелого сифилиса и у Кунегунды прибавилось хлопот. Минуло два года. Друзья часто говорили о старухе, от которой не получали никаких вестей.
— Где же она? — вздыхал Кандид.
— Возможно, она стала королевой в какой-нибудь стране Эльдорадо, — отвечал Панглосс.
— Наверное, она умерла, — говорил Мартен.
Как-то вечером, гуляя по берегу Босфора, они увидели в порту судно из Ливорно, с которого сошла старуха. Поначалу они с трудом ее узнали, поскольку ее подбородок почти касался колен и она сильно осунулась за время разлуки. Все расцеловались и расплакались. По дороге на ферму старуха повела рассказ о своем путешествии.
— Едва наше судно отдалилось от берега, на котором я вас покинула, первое же зрелище, представшее моему взору, повергло меня в изумление. То был не кто иной, как барон, направлявшийся в Рим, после того как отцы его ордена выкупили его у левантинского хозяина. Поскольку у него не было ни гроша, я сжалилась и пригласила его поужинать. Известно ли вам, мой дорогой Кандид, что в конце трапезы барон спросил меня со всей возможной настойчивостью, не женились ли вы на своей сестре. Я отказалась отвечать, но он отгадал правду и поднял ужасный шум. Посему я разделила небольшую каюту с юной особой по имени Красотулька, назвавшейся дочерью торговца растительным маслом, который должен был присоединиться к ней в Генуе. Однажды, гуляя в отдаленной части судна и наслаждаясь ночной прохладой, я внезапно увидела мужчину, валявшегося на полу в лунном свете. Наклонившись, я узнала нашего иезуита с высунутым синим языком и черными пятнами на лице. В мгновение ока я убедилась, что теперь-то он умер по-настоящему. Я хотела кого-то позвать, как вдруг рядом со мной возникла Красотулька. «Не кричите, — сказала она. — Это я привела барона в то состояние, в коем вы его наблюдаете, напоив из пузырька, а остатки жидкости выплеснув в море. Он был человеком, которого я ненавидела больше всего на свете. Знайте же, я была любовницей молодого красильщика — прекрасного, как рассвет. Мы уже собирались пожениться, когда барон попытался отвратить его от любви, которую тот обязан был питать ко мне, и соблазнить собственными наклонностями».