— Давайте остановимся на этом — просто я ни за что на свете не хотела бы оказаться в таком же досадном положении, как моя мать. Тогда бы вся моя жизнь была загублена.
— Ничего не бойся, прелестная Дзанетта, наши объятья не оставят каких-либо злополучных следов, и тебе не стоит опасаться никаких затруднений. У нас есть приспособления, помогающие обойти ловушки естества.
Успокоившись на этот счет, она позволила перенести себя на кровать, которую я предварительно велел застелить прекраснейшими простынями, но как только я проявил свое желание в более интимной ласке, внезапно оттолкнула меня.
— Полно, — сказал я ей, — разве такая чистая и свежая девушка, как ты, может внушать что-либо иное, помимо желания отведать ее плодов? К слову, обитая в таком месте, где нет никого, кроме девушек, неужели ты ни разу не познала подобных поцелуев?
— Я изредка слышу о всяких шалостях, но раньше всегда думала, что пальцы арфистки подходят для этого больше, нежели губы флейтистки.
Наконец Дзанетта уступила моим исступленным ласкам и сама, внезапно бросившись на меня, отдалась жрецу со страстью, с которой может сравниться лишь невинность.
Каждую ночь Дзанетта приходила ко мне, и мы были счастливы. Наверное, она очень мало спала. Нередко она украшала наши встречи своим прекрасным голосом, дополняя наслаждениями слуха утехи прочих чувств.
Дзанетта была тонкой и хрупкой, как ангелочек, и мне нравилось ее наряжать. Ее вьющиеся волосы были очень короткими, и она не могла заплести себе косичку, но во фраке, вышитом жилете и атласных коротких штанах она вызывала у меня такую же, если только не большую страсть, как и в белом платье. Я говорил ей, что сестра Сидония, увидев ее в подобном облачении, потеряла бы голову, и это нас ужасно смешило.
В январе я получил из Парижа письмо, в котором маркиз Папильон де Ла-Ферте, интендант королевских развлечений, подробно описывал систему лотереи, которую мы запланировали. Он считал, что для организации столь важного дела потребуется мое присутствие в Париже в течение нескольких месяцев. Мне следовало, писал он, уговорить господина де Кальцабиджи, секретаря посла Обеих Сицилий в Париже, финансового советника, без которого, как он уверял, ничего не получится. Он также советовал походатайствовать у господина де Куртеля и господина де Булоня. Сам я планировал применить систему, вдохновленную lotto genovese[60], состоящей из девяноста билетов, которые разыгрывались каждый месяц, причем выпадать могли только пять номеров… Организаторы получили бы значительную прибыль, и это также обеспечило бы короля средствами для покрытия военных расходов. Едва узнав о моем замысле, Дзанетта заявила, что хочет поехать со мной. Я любил ее и желал ей добра, а потому не побоялся говорить наперекор собственной душе, объяснив, чем ей придется пожертвовать ради этой затеи. Скоро она поступит в «Ла Фениче», и карьера в этом прославленном театре закрепит ее европейскую славу. Тогда, прижавшись ко мне всем тельцем, как бывало всякий раз, когда она выходила из себя, Дзанетта сказала:
— Джакомо, ничто, кроме тебя, не принесет мне счастья, и твоя любовь мне дороже всех мирских благ. Увези меня!
Тронутый этой горячностью, я согласился, немного поспорив для приличия. За неделю до моего отъезда я съехал со своей квартиры на Ка' Бозелло и временно поселился в «Медвежьем трактире». Туда-то февральской ночью и пришла ко мне Дзанетта. Я приготовил для нее английские сапоги, короткие замшевые штаны, темно-синий фрак с двойным воротником и небольшую шпагу, чтобы она могла покинуть Венецию неузнанной. Стояла ужасная погода, когда мы прибыли в бассейн Сан-Марко, где нас ждала гондола. На рассвете мы добрались до Местре, чтобы сесть на одну из почтовых карет, отправлявшихся оттуда во все страны. Поездка прошла благополучно, несмотря на резкие порывы ветра и частые неудобства на почтовых станциях.