Слушать попа Сами быстро надоело. Он не понимал, о чем тот толкует. Ведь если столкнешься с парнем с улицы Туули, о милосердии и заикаться не стоит. Я ни о какой драке поп не говорил. При чем же тогда милосердие? И ведь поп сказал, что это милосердие оказывается всем каждый день. И еще он говорил об искуплении. Выкупе? Но это не имело ничего общего с таким выкупом, как при игре в фанты. Странно. И он здорово говорил о грехах, только не объяснил, что это такое. Небось то, чем старшие классы занимались сейчас на задних скамьях. Оттуда слышались приглушенные голоса, скрип скамей, топот ног, смешки, возня, похрюкивание, деланный кашель. Учителя сидели, вытянув шеи, и бросали туда убийственные взгляды, но беспокойный шумок все усиливался. Поп уставился на задние скамьи. Шумок стих, когда он сказал:
— Вы, милые молодые люди, там, в задних рядах, вскоре вы будете на беговой дорожке жизни наравне со взрослыми. Слабым такого соревнования не выдержать. В чем вы найдете поддержку? Что будет вам наградой за победу?
— Мы спортом не занимаемся, — послышался тихий ответ, сопровождаемый взрывом смеха.
Поп продолжал прерванную речь об иге греха. Что такое иго, Сами тоже не понимал.
Паси уже достиг последней страницы комикса. Отважные парашютисты выстроились в шеренгу, и командир вешал медали на их выпяченные груди. Такую награду получили те, кто убил достаточно много врагов.
Сами нетерпеливо ждал, когда окончится эта церковная церемония. У него свело спину, а ягодицы пощипывало. Он ерзал на скамье и пытался найти что-нибудь интересное, чтобы как-то убить время. Он принялся считать звезды на потолке-куполе. Начал с левого края, досчитал до шестидесяти трех, но шея устала держать голову в запрокинутом положении. Пришлось прекратить.
И вдруг он углядел висящую под трибункой с оратором какую-то бумагу с текстом, оправленную потускневшей золотой рамкой. Но рассмотреть как следует, что это такое, мешала голова светловолосой девчонки, сидевшей впереди. Сами толкнул Паси:
— Та рамка. Ви-видишь?
— Угу.
— Ч-ч-что там написано?
Паси сунул комикс в карман и вытянул шею, всматриваясь.
— При… каз… — разбирал Паси по слогам.
— Что?
— Глав… но… ко… ман… дующего. Приказ главнокомандующего.
Выполнив просьбу приятеля, Паси уселся поудобнее и протянул ему комикс, но Сами уже не интересовало истребление немцев. Приказ главнокомандующего занимал его мысли. Что за приказ такой? В церкви-то? В классе начальником был учитель. Начальнику следовало подчиняться. А ректор командовал школой, был школьным главнокомандующим. Но здесь, в церкви? Кто бы это мог быть? Уж конечно, не пастор. Может, бог? Отец сказал, что бога не существует. Но кто же тогда?
В мире чересчур много начальников и главнокомандующих, рассуждал Сами. Они только и делают, что дерутся. Где-нибудь в мире, в разных его концах, все время идет война. Делают бомбы и пушки, самолеты и-военные корабли, и повсюду солдаты с автоматами на изготовку, держат палец на спусковом крючке. Кто-то им то и дело приказывает. Командующие и главнокомандующие.
Когда они с Паси вдвоем отправляются куда-нибудь, никто из них не командует. Никто из них не босс и не начальник. Они на равных. Всю весну они вместе бегали по берегу залива в поисках гнезд кроншнепов.
Летом пойдут вместе купаться, или на свалку, стрелять крыс, или на Колмихааре — удить. Всегда можешь делать то, что сам пожелаешь, а не по приказу другого.
Поп кончил говорить. Снова гулко заиграл орган. Наступила очередь псалма. «Пора прелестная пришла, и лето благодатное…» Сами знал этот псалм, его распевали весной на празднике окончания учебного года.
Приказ главнокомандующего! О чем бы он мог быть? Уж не о том ли милосердии? И каждый день новый приказ? Поп вроде говорил про что-то такое. Но он говорил не о приказе, а о заповеди. Вот если бы подойти поближе и прочесть, что же там написано. Но так, чтобы не отстать от остальных. А то потом начнут приставать с расспросами и насмехаться.
Архиепископ! Эта мысль явилась как удар молнии.
О нем Сами слышал иногда в телепередачах. Вот он кто, главнокомандующий церковью! Он пишет попу приказ, и тот вставляет листок в рамку, а перед богослужением идет и смотрит, о чем приказал говорить главнокомандующий. Затем поп всходит на трибунку и говорит то, что ему положено. Теперь, как бы там ни было, уже становилось понятнее. Однако откуда архиепископу было знать, что сегодня в церкви будут старшие и младшие классы Йокираннаской школы? Он же небось и понятия о них не имел.
МАСТЕРСКИЙ ВЫСТРЕЛ
Из окна сарая хорошо были видны новый дом и двор. Рогульку и кусок велосипедной камеры можно успеть спрятать, если мать или бабушка покажется на дорожке к сараю. Старый, маленький домишко стоял тут же во дворе, и, хотя видно было лишь его крыльцо, Паси и этого было достаточно. На всякий случай, чтобы лучше слышать, что происходит во дворе, Паси оставил дверь сарая приоткрытой. Отец находился где-то на заднем дворе или у дальнего конца старого домишка. Скрип петель калитки был слышен минуту назад.
Паси принялся мастерить себе рогатку после того, как Кольйонен явился в первый же день каникул и похвалялся, что лучшая в Европе рогатка — его. Он выпилил рогульку из передней вилки велосипедной рамы и специально купил толстые резинки. В мастерской у отца он стащил пригоршню гаек, и они теперь служили ему пульками. Кольйонен хвастал, что с одного выстрела может разнести крысу на кусочки, если ему удастся приблизиться на необходимое расстояние. Волей-неволей пришлось этому поверить, хотя бахвальство Кольйонена было всем известно.
Вдруг на крыльце старого домишка появился отец. Он оперся на перила и, закинув голову, уставился под крышу крыльца. Паси следил за ним, ожидая, что он станет делать дальше. Едва отец направился к сараю, Паси спрятал рогульку и резину, и, когда дверь сарая открылась, Паси уже держал финку и заготовку для кораблика.
— Пошли есть.
— Я сейчас приду.
— Кораблик выстругиваешь?
— Да.
— Скоро уже станешь слишком большим, чтобы пускать кораблики.
Паси положил кораблик на верстак и пошел с отцом. На дворе было свежо. Накрапывал дождик. Ласточки проносились у стен, вспугивали полусонных мух и ловко клевали их. На крыльце нового дома отец повернулся и еще раз окинул взглядом старый домишко. Он стоял пустой с тех пор, как было закончено строительство большого нового дома. Десять лет назад Паси родился там, в старом доме. Теперь отец собирался превратить его в сауну.
Запах биточков рвался из двери наружу. В кухне дух жареного мяса забивал все другие запахи. Мать выхватывала вареные картофелины из кастрюли прямо пальцами. Бабушка уже сидела за столом на своем постоянном месте и покачивалась вперед-назад. Рядом с ее тарелкой лежали таблетки — две красных, одна зеленая и одна белая. У бабушки было больное сердце и другие старческие недуги.
— Руки-то чистые? — спросила мать, как обычно.
— Сперва помолимся, — сказала бабушка и встала. Она пробормотала трапезную молитву, а в заключение сделала реверанс. К этому все уже так привыкли, что не считали даже чудачеством. Затем она взяла со стола таблетки и проглотила по одной.
— Заказал ты те доски?
Отец глянул на мать, держа на вилке картофелину. По выражению его лица было видно, что он терпеть не может, когда мать твердит ему одно и то же. Но ответил он все-таки совершенно спокойно:
— Есть еще время.
— Была бы своя сауна, не надо было бы к соседям ходить.
— Там уже другие строители успели начать.
— Другие?
— Гнездо строят. Туда, на старое место, лепят, на стропилину над крыльцом. Ласточки.