Таким образом, зашифровка крамольного текста заключалась в том, что в слове «Бездна» вместо «Б» прописного было проставлено малое «б».
Случалось порою и так, что читатели пятидесятых — шестидесятых годов находили затаенный политический смысл даже в тех произведениях Некрасова, которые не заключали в себе никаких иносказаний. Когда он напечатал в своей первой книге стихотворение «В деревне» — о крестьянине, убитом на охоте медведем, — многие вычитали в этих стихах смелый намек на недавно умершего царя Николая, который, по общей молве, не мог пережить удара, нанесенного самодержавию Крымской войной:
Между тем это стихотворение было написано еще до смерти Николая. Самая ошибочность его расшифровки показывает, как велика была вера тогдашних читателей, что их любимые авторы, вожди поколения, могут и должны применять этот тайный язык, чтобы через голову царской цензуры донести до них, до читателей, свою революционную правду.[433]
В семидесятых годах, когда аресты и обыски царской охранки сделались массовым, повседневным явлением, Некрасов написал стихотворный памфлет «Путешественник», где вывел рыскавших по всей России жандармов в образе голодных волков. В то время волки, судя по газетным известиям, действительно свирепствовали во многих захолустьях России, так что иносказание Некрасова имело вполне легальную видимость:
Но кто же не догадался бы в те времена, о каких волках идет речь?
Очевидно, иносказание было слишком уж явно: при жизни Некрасова стихи так и не могли появиться в печати.
Недавно один из советских исследователей указал, что это эзоповское наименование народных врагов издавна утвердилось в революционно-демократической литературе. В «Запутанном деле» Щедрина маленький ребенок с тоской говорит:
«— Мама! Когда же убьют голодных волков?..
— Скоро, дружок, скоро...
— Всех убьют, мама? ни одного не останется?
— Всех, душенька, всех до одного... ни одного не останется...»[434]
И Чернышевский рассказывает притчу о таких же «волках», которыми кишела Москва. Их лютые стаи свирепствовали «во дворах и на улицах». Как огромны были эти стаи, можно видеть уже из того, что одному из московских охотников удалось, по словам Чернышевского, застрелить, тут же, во дворах и на улицах, 21 976 зверей.
Свою притчу Чернышевский завершает словами: «Надобно или уметь догадываться, или не пускаться в догадки».[435]
К подобным же приемам иносказательной речи относится, например, метафора в сатире «Недавнее время»:
Речь идет о бюрократах и придворных сановниках, делавших себе карьеру лакейской угодливостью.
Но не этот прием применения эзоповой речи характерен для революционных демократов шестидесятых годов.
Такие разовые, разрозненные, эпизодические действия против «оплошного врага», хотя порою, в силу необходимости, и были применяемы ими, казались им слабыми, недостаточно эффективными, и они поставили перед собою другую задачу: превратить эзопову речь в постоянно действующую, организованную, планомерную силу, ввести ее в свой повседневный обиход и, сделав ее привычной для широкого круга читателей, подчинить ее целям революционной борьбы.
435
Н. Г. Чернышевский, Повести в повести. — Полн. собр. соч., т. XII, М. 1949, стр. 328—329. Эти эзоповские образы в повестях Щедрина и Чернышевского указаны О. В. Ломан в ее статье «Усадьба Н. А. Некрасова Чудовская лука» («Некрасовский сборник», М.—Л. 1951, стр. 258).