В этом кратком очерке, конечно, немыслим исчерпывающий анализ разнородных приемов эзоповской речи, которые применялись Некрасовым на всем протяжении его литературной работы.
Укажем лишь некоторые наиболее существенные.
Первый из них заключался в маскировке политического содержания якобы интимной тематикой. Общественный мотив стихотворения предлагался цензуре как личный. Сюда относится, например, восьмистишие:
Это стихотворение, в котором так явственно слышится тоска по революционному взрыву, могло появиться в печати лишь потому, что оно было выдано за интимную запись, якобы относящуюся исключительно к личной биографии автора. Таковы многие строки стихотворений «Родина», «Муза», посвящение сестре (см. поэму «Мороз, Красный нос»), вышеприведенное стихотворение «Что ни год — уменьшаются силы», «Замолкни, муза мести и печали!» и другие.
Второй прием, столь же часто применявшийся Некрасовым в его писательской практике, — ссылка на то, что его стихи, посвященные русской действительности, есть якобы перевод с иностранного или относятся к зарубежным событиям. (Прием этот традиционен: вспомним Пушкина — «Из Пиндемонти», или Гнедича — «Перуанец к испанцу».) Некрасов был один из «самых русских» поэтов, и вся тематика у него была исключительно русская, но сколько стихотворений с этой русской тематикой было обозначено им для обмана цензуры как стихотворения из Ларры, из Барбье, из Шенье и других иностранцев! Посвященное Чернышевскому стихотворение «Пророк» вначале носило подзаголовок «Из Байрона», потом «Из Ларры», потом «Из Барбье». Над стихотворением «Смолкли честные...» значилось «С французского» и т. д.
Вскоре после смерти Некрасова этот конспиративный прием был раскрыт в легальной печати. В «Вестнике Европы» читаем:
«На некоторых лирических стихотворениях у Некрасова стоит надпись «Из Ларры». Между тем Ларра не печатал стихов и знаменит своею сатирою в прозе. Некрасова спрашивали: что это значит? Он с усмешкою объяснял, что это с его стороны одна стратегема и ничего больше. «В прежнее время, — говорил он, — иные мои стихотворения не прошли бы, если б я не выдал их за перевод с какого-нибудь малоизвестного языка; а имя Ларры такое звучное и поэтическое: легко поверят, что он писал стихи».[463]
Это был метод, охарактеризованный самим же Некрасовым:
Нужно ли указывать, что в некрасовском «Современнике» «перенесение действия в Пизу» было одним из широко распространенных приемов. Когда, например, Чернышевский в своих обзорах иностранной политики говорил о тогдашних итальянских событиях, здесь под именем неаполитанцев фигурировал русский народ, а под именем «власти, какая существует в Неаполе», — самодержавие Александра II.[464] Добролюбов, дискредитируя политику Камилла Кавура, бил тем самым русских либералов за их приспособленчество, оппортунизм и трусость.[465]
Обличая итальянских иезуитов, метили в русских попов. Не имея возможности говорить об абсолютистском режиме России, Чернышевский и Добролюбов громили абсолютизм австрийской монархии. «Козлом отпущения служила обыкновенно Австрия, — говорит в своих «Воспоминаниях» Шелгунов. — ...Оказывалось все-таки невозможным обходиться без иносказательности, и Австрия, явившаяся на выручку писателей, учила читателей проницательности и умению понимать иносказания».[466] У Чернышевского Австрия была всегда подцензурным псевдонимом царской России. «Мы справедливо и очень сильно соблазняемся, — писал он в 1859 году, — необыкновенной стесненностью австрийской жизни, и деспотизм, под которым изнемогают благодатные страны дунайского царства, возбуждает в нас сильнейшее негодование...»[467]
465
Н. А. Добролюбов, Полн. собр. соч., т. V, М. 1941, стр. 131—175, и комментарий Б. П. Козьмина, стр. 540—544.
467
Н. Г. Чернышевский, Полн. собр. соч., т. V, М. 1950, стр. 739. Это, конечно, не значит, что те обзоры зарубежных событий, которые были даны в «Современнике» Чернышевским и Добролюбовым, всегда, во всех случаях, были иносказаниями о русских делах. Интернационализм революционных демократов побуждал их живо интересоваться иностранной политикой.