Выбрать главу

Вообще вся поэма — один из величайших памятников эзоповой речи в России. Самое ее заглавие направлено к полной дезориентации цензуры. Писатель, который постоянно твердил:

Два лагеря как прежде в божьем мире: В одном рабы, властители в другом, — (II, 605)

не мог допытываться вместе со странниками, «кому живется весело, вольготно на Руси», ибо во всех его произведениях, на протяжении всей его жизни, на этот вопрос всегда, неизменно давался один и тот же четкий и внятный ответ. В поэме «Несчастные» он говорил о Петербурге и его богатых районах:

...Пышны в нем Театры, улицы, жилища Счастливцев мира... (II, 19)

Здесь не было случайной обмолвки: через все его книги проходит уверенность в том, что представители привилегированных классов есть узурпаторы счастья обездоленных масс, и потому он неизменно зовет их счастливцами:

Вороти их! в тебе их спасение! Но счастливые глухи к добру... (II, 53)

Это постоянное подчеркивание счастия «сильных и сытых» началось у него в самые ранние годы.

Столица наша чудная Богата через край, Житье в ней нищим трудное, Миллионерам — рай. (I, 175)

«[Я] узнал, — писал он в «Тихоне Тростникове», — что есть несчастливцы, которым нет места даже на чердаках и подвалах, потому что есть счастливцы, которым тесны целые домы» (VI, 262).

Поэтому, когда в своей поэме он изображал дело так, будто он и вправду хочет дознаться, счастливы ли в России сановники, министры, купцы и помещики, это была, так сказать, дымовая завеса для прикрытия истинного сюжета поэмы. Некоторые мемуаристы повторяли, будто он хотел показать, что в тогдашней России не может быть счастлив никто, что все поголовно несчастны, что даже царь Александр II и тот имеет свою долю хлопот и забот, но признать это — значило бы, что Некрасов перевел свою поэму из политического плана в план житейского сострадания к врагам. Этого в его поэзии никогда не бывало.

Народному врагу проклятия сулю, А другу у небес могущества молю... — (II, 393)

от такой партийности он не отступал никогда.

Правда, могут возразить, что он в своей поэме с чрезвычайным сочувствием вывел горести и страдания попа и намеревался с такой же симпатией изобразить тяжкое положение исправника, но возражающие не желают заметить, что, когда странники в одном из набросков к поэме разбирают вопрос, счастлив ли встреченный ими исправник, вся их беседа в конце концов приводит к тому, как мучительна жизнь крестьян, находящихся во власти исправника. То же самое при встрече с попом. Поп для того и выведен таким гуманным и жалостливым, чтобы в его речах прозвучало свидетельство о крайней нищете его паствы. А для того, чтобы этого попа не считали типичным, Некрасов на дальнейших страницах поэмы, в той части, которая называется «Крестьянка», изобразил другого попа — разжиревшего, пьяного, якшающегося с деревенской полицией, участвующего в издевательстве над беззащитной крестьянкой. Словом, весь поставленный в этой поэме вопрос — кому на Руси жить хорошо — нельзя но признать маскировкой подлинной некрасовской темы: как глубоко несчастлив народ, «облагодетельствованный» крестьянской реформой.

Особенно велика маскировка в той части поэмы, которая называется «Пир — на весь мир». Призывая в ней к революционной борьбе, поэт для отвода глаз окружал свой призыв церковной фразеологией о «бренных благах» и «ангелах милосердия»; говоря о росте революционного движения семидесятых годов:

Рать подымается — Неисчислимая, — (III, 390)

он придавал всему этому «исполненному угрозы» отрывку мнимый характер военных стихов, предварив его такими строками: