- Ну, куда вы меня поведёте? - весело поинтересовалась она.
- Да здесь пройдёмся, я думаю, - сказал Гаев небрежно, делая приглашающий жест в сторону еловой аллеи. - Погода шепчет!
- Сто лет здесь не была, - поделилась Людмила.
- Я тоже.
На самом деле он был здесь всего два года назад, когда гулял с Ленкой Агаповой, матёрой разводчицей. Три месяца Ленка тянула деньги, не давая взамен ничего, и Гаев вынужден был с ней завязать, иначе ему пришлось бы продавать вещи и подворовывать.
- Как праздник отметили? - спросил он.
- Ездили смотреть парад. А вы?
Это "вы" почему-то резало ухо, но на "ты" переходить было рискованно.
- Работал, - коротко ответил он. - У нас в День победы самый спрос.
- У, бедный! Сочувствую вам.
- Спасибо. - Гаев опустил взор на её ступни в синих босоножках. Педикюр блестел ультрамарином. - А у вас из предков воевал кто-нибудь? - спросил он.
- Мм, конечно. Дед воевал. Артиллеристом. До Берлина дошёл.
- У меня тоже! - воскликнул Гаев.
О дедушке Грише ему рассказывала мать. Не нынешняя, вторая жена отца, а та, прежняя, которая убежала к любовнику. Гаев запомнил её рассказ, потому что в школе им задали написать сочинение на эту тему.
- Он под Ржевом воевал, - рассеянно продолжала Людмила.
- Круто! И мой тоже.
Это был первый звоночек, но Гаев слишком разомлел от сладких чаяний, чтобы насторожиться.
Они двинулись по аллее, минуя одну лавочку за другой. На лавочках сидели пенсионеры, мамаши с детьми, влюблённые парочки. Людмила взяла Гаева под локоть. Рука у неё была холодная и мягкая.
- Вы в каком район обитаете? - спросил он.
- Возле Малой Никитской. Удобно: школа и детсад рядом, да и до работы недалеко. У меня там фирма по продаже моторов. Правда, сейчас на работу заглядываю редко - есть же удалённая связь.
- Ничего себе! - вырвалось у Гаева. - Моторы. Как-то это... необычно.
- Муж занимался. А я получила как отступные при разводе.
"И давно развелись?" - хотел поинтересоваться Гаев, но удержался.
- Сколько лет вашим детям? - спросил он.
- Дочери десять, сыну - шесть.
- У вас няньки, наверно, за ними смотрят?
- Да. За младшим. Но он уже большой. В первый класс скоро пойдёт. Так что няня у нас дорабатывает последние дни. - Она вдруг улыбнулась, покосившись на него. - Странно, Светлана описывала вас другим. По характеру.
- Каким?
- Мм... эгоистичным.
- Эгоистичным? - удивился Гаев.
Вот же двуличная корова! Когда она успела почувствовать у него эгоизм?
- Да. Я не ожидала, что вы спросите меня о детях. Это подкупает.
- Благодарю, - буркнул Гаев.
Эгоистичным. Нет, вы слышали?
Там, где аллея прерывалась, он увидел маленькое уличное кафе.
- Присядем?
- Давайте, - согласилась Людмила.
Он подвёл её к красному пластиковому стулу, и она опустилась на него, закинув ногу на ногу.
- Что будете? Сок? Мороженое?
Людмила зачем-то покрутила головой, озираясь. Подняла очки на макушку, взмахнула загнутыми ресницами.
- Мороженое, пожалуй. - Он хихикнула. - Сто лет вот так не сидела... Сразу вспоминается детство.
- Это хорошо или плохо?
- Это замечательно! - прошептала она, глядя на него широко открытыми глазами.
Господи, она сведёт его с ума. Гаеву даже не было нужды фонтанировать остротами, как он обычно делал, соблазняя студенток, всё и так преподносилось ему на блюдечке. Бери и пользуйся. Вот только куда её потом везти? На такой мгновенный успех он как-то не рассчитывал.
- Так, значит, я - эгоист? - сказал он, возвращаясь с двумя морожеными. - Ну-ну.
- Светка вообще иногда несёт сама не знает что, - откликнулась Людмила, разворачивая бумажную упаковку. - О, "Лакомка"! Люблю. - Она улыбнулась Гаеву. Тот игриво подмигнул ей.
- Я как чувствовал.
- Вы вообще будто читаете мои мысли, - сказала Людмила. - Не знаю почему, но мне с вами легко.
- Мне с вами - тоже. Может, перейдём ты "ты"? - предложил Гаев, помолчав.
- Давайте.
Он самодовольно посмотрел на неё.
- Ты спортом занимаешься каким-нибудь? - спросил он.
- Хожу на фитнес. А что?
- Отлично выглядишь.
- Спасибо!
Сколько же ей лет? Тридцать один? Тридцать три? Вполне ещё в соку баба.
- Ты из Москвы? - спросил Гаев.
- Ну, если тебя интересует, коренная ли я москвичка, то нет. А вообще, живу тут двенадцать лет.
- И я, - сказал Гаев. - А где родилась, если не секрет?
- В Пермской области.
Это был второй звоночек. Но Гаев не распознал и его. Мало ли кто где родился?
Он думал, Людмила спросит, откуда он родом, но она не спросила - молча ела мороженое и рассеянно глядела куда-то поверх Гаева. Тому стало жарко. В голове крутились сцены одна похабнее другой.
- И что же, работаешь без отпусков? - спросил он, усмехнувшись. - Как царь?
- Почти. Дети, фирма... Я в основном с мужем ездила по миру. А теперь если раз в год вывезешь мелких в Испанию - уже хорошо. Вот сейчас собираемся во Вьетнам.
- Почему во Вьетнам?
Для Гаева Вьетнам находился где-то рядом с Атлантидой. Сам он за границей не был ни разу. Даже в Белоруссии.
- Малоосвоенное направление. Хороший сервис. Доступная цена. У меня там подруга была... Правда, перелёт дорогой.
- Россия не привлекает?
- Нет, спасибо. По России я уже наездилась.
- А ближнее зарубежье?
Она удивлённо подняла брови, размышляя.
- Не знаю. Не думала даже. Там ведь тот же Советский Союз, что и у нас. Какая разница?
- Экзотика же!
- Н-нет, благодарю. Экзотики я уже наглоталась в Якутии. Больше не тянет.
- Где? - поразился Гаев.
- В Якутии.
- Ты жила в Якутии? - выпалил он.
- Да. Давно. При Союзе. - Она горько усмехнулась. - С первым мужем. Не лучшие воспоминания.
Гаев изумлённо воззрился на неё.
- А где именно?
Людмила назвала посёлок. Гаев онемел, пронзённый ужасной догадкой. Дедушка Гриша, Ржев, Пермская область, Якутия... и само это имя - Людмила. В мозгу, как по сигналу, зазвучал больной отцовский голос: "Сучка Людка, дрянь, подлюка". Людмила, сучка-Людка... Все завертелось у него перед глазами. Стало вдруг нестерпимо душно, а мороженое показалось жутко приторным и одновременно вонючим. Спутница его продолжала улыбаться, как ни в чём не бывало, а Гаев, не отрываясь, пялился на неё и чувствовал подкатывающую тошноту. "Людмила, сучка, дрянь, потаскуха, мать... моя мать... моя".
Она что-то спросила.
- Что? - не расслышал он.
- Ты как-то изменился в лице. Тебя так удивило, что я жила в Якутии?
- Д-да... если честно.
Признаться или нет? Признаться или нет? А если ошибка? Не бывает же таких совпадений! Не бывает!
- А как ты попала в Москву? - с замиранием сердца спросил он.
- Тебе действительно хочется это знать?
- Да.
- Это долгая история. Я бы не хотела к ней возвращаться... Семейные неурядицы.
Гаев стиснул зубы. Всё одно к одному. Может, всё-таки совпадение? Может, не она?
- А дети у тебя... от какого мужа - первого или второго?
- Второго. От первого тоже был... Почему ты спрашиваешь? - резко спросила она.
- Так... интересно. - В ушах у Гаева зазвенело, лицо Людмилы вдруг поплыло, превратившись из кричаще-прекрасного в устрашающее: с белыми, как у акулы, зубами, огромными совиными глазами и выпирающими, точно у мумии, скулами. Она доела мороженое и бросила скомканную обёртку на стол. Достала из сумочки упаковку с влажными салфетками, вытерла руки. - Хочешь? - спросила Гаева.
- Ч-что? - не понял он.
- Салфетки.
- Нет, спасибо.
Она опять что-то сказала ему.
- Что ты говоришь?
- Говорю, может, пойдём куда-нибудь?
- Да... пойдём, - отрешённо сказал Гаев. - Или нет, подожди... - Мысли его путались, он был словно пьяный.
Если ей чуть за тридцать, то как она может быть его матерью? С другой стороны - Якутия, первый муж, дедушка Гриша, Ржев...
- Что ты закончила? - прохрипел Гаев.
- Пермский университет, геофак. А ты?
- Давно? - придушенно сказал Гаев, будто не слышал вопроса.
Геофак! Это прозвучало как приговор.
Она приподняла тонкую бровь.
- Давно... Ты хочешь знать, сколько мне лет? А сам как думаешь?
Он пожевал губами.
- Тридцать три.
- Оу! Ну, пусть будет так.
Пусть будет так. Значит, она старше. Гаев чуть не разрыдался - то ли от разочарования, то ли от счастья.
- Обычно на этом месте люди изумляются, почему меня понесло на геологический, - иронично сообщила Людмила.
Гаев проигнорировал её реплику.
- А от первого мужа у тебя сын или дочь? - спросил он.
- Слушай, какое тебе дело? Почему ты об этом спрашиваешь?
Признаться или нет?
- А как твоя фамилия? - не унимался Гаев.
- Что за допрос! А твоя?
- Гаев.
- Володя Гаев. Так и запишем. - Она усмехнулась.
Но Гаеву было наплевать на её сарказм. Он уже всё понял. В памяти всплыл такой же майский день двенадцать лет назад, когда он стоял на балконе, глядя вслед удаляющейся матери и глотал слёзы: "Мама, не уходи!". Где-то за спиной бесновался отец, с шумом пиля какую-то доску, по телевизору пели весёлую песню, а он стоял, дрожащими ручонками сжимая потрескавшиеся, крашеные зелёным, перила, и не верил, не мог поверить, что жизнь перевернулась навсегда.
При этом воспоминании что-то всколыхнулось внутри, не поймёшь - то ли ненависть, то ли любовь - захотелось одновременно броситься в объятия и облить помоями. На какой-то миг забылось даже, что есть и другая мать, отчаянно его любившая. Всё поблекло, словно в негативе, и только одна яркая точка приковывала взор - мама. У Гаева комок подступил к горлу. С превеликим трудом он подавил в себе желание закричать: "Мама, это же я, Володька!" - всё то же воспоминание, как она уходила, ни разу не обернувшись, остановило и отрезвило его. Мысли обратились к другой, подлинной матери, ждавшей его дома. Почему-то вспомнилось, как он, нетрезвый, вернулся из своего педа и начал развязно объяснять ей, что всё кругом - тлен и конформизм, а он будет верен призванию и станет писать стихи. Она же сидела, сложив дряблые руки на коленях, и слушала, а потом сказала: "Ох, Володька, я так волнуюсь за тебя. А если не получится?". Эта её навязчивая забота, так раздражавшая его всегда, сейчас будто зацепила что-то в Гаеве. Точно после голодовки он поел хлеба, обычного чёрного хлеба, который никогда не любил, а нынче вдруг понял, что нет ничего вкуснее. "Я так волнуюсь за тебя...". Боже, как можно променять сказавшую это на ту, что сидела сейчас перед ним, закинув ногу на ногу? Дважды разведёнку, польстившуюся на молодое мясцо. Да пошла она на фиг!
Он сделал вид, что у него завибрировал телефон.
- Да! - гаркнул Володька, выхватывая из кармана чёрную "раскладушку". - Что? Да. Я на Поклонке... На Поклонке! А? То есть как? Вы там не охренели ли? Я вообще-то занят. - Он состроил озабоченную рожу и покосился на Людмилу. - Ну... ну ладно. Чёрт с вами. Чёрт с вами, говорю! Если больше некому, тогда ладно. Но не бесплатно! Ага. Ладно, сейчас буду. - Он с видимой досадой сложил телефон. - Слушай, меня с работы вызывают. Извини. Форс-мажор...
- А что случилось?
- Да там, блин, такая ситуация... - Гаев на ходу выдумывал свой форс-мажор. - В общем, мы сейчас проводим выставку. На ВДНХ. Ну и человек заболел. Требуют меня.
- Больше некому?
- Говорят, некому. Все либо на точках, либо в разъездах. Как мне всё это надоело! Пора сваливать от них. Найти что-то получше. - Он вопросительно посмотрел на Людмилу.
Та поджала губы.
- Ну, раз надо, то надо.
- Ну, ты же понимаешь, - он смущённо улыбнулся, пытаясь сгладить неловкость. - Небось, у самой бывали такие вот срочные вызовы... или я не прав?
- Да ладно, бывает, - махнула рукой Людмила. Она взяла сумочку. - Ну что, пойдём тогда?
- Пойдём, - кивнул Гаев.
Они двинулись обратно к Кутузовскому. Гаев краем глаза наблюдал за Людмилой, спеша запечатлеть в памяти черты её лица. Пытался внушить себе, что рядом - его мать, не чувствовал никакой эмоциональной связи. Плотское влечение ушло, а душевного родства он не ощущал. Хотел восстановить в памяти облик первой жены отца, и не мог. Помнил лишь удаляющуюся спину и серую обтягивающую юбку ниже колен. Сознание отказывалось рисовать образ матери. Это был какой-то намеренный саботаж, словно протест: бросила семью, так проваливай из моей памяти. Не хочу о тебе и думать.
- Ну ладно, - холодно подытожила Людмила, останавливаясь возле входа в метро. - Тебе, наверно, туда. А я - к машине. Извини, что не подбрасываю - мне ещё надо заехать кое-куда.
- Да ничего, - ответил Гаев. - Я и не предполагал даже...
- Ну, звони, если что. - И она, поколебавшись секунду, подставила ему щёку.
Гаев послушно чмокнул. В голове пронеслось: "Может, сказать? Другого шанса не будет". Но нет, к чёрту. Пусть убирается.
Она направилась к машине, а он побежал вниз по ступенькам, весь мокрый от пота.