- А у вас отец партфункционером был?
- Второй секретарь обкома. Когда мы из КГБ ответ на запрос получили, там было написано: "скончался в 1942 году". Это я потом уже узнал, что его расстреляли в тридцать восьмом... Никогда не ругайтесь с мамой, Володя! Потому что потом будете горько сожалеть. Да! Бывают случаи, когда она не может вам всего рассказать. Поверьте мне! - Он бледно улыбнулся и вздёрнул лохматые брови.
Гаев покивал, шаря взглядом по столу. Налил себе ещё красного, взял ванильное печенье.
- А про Горбачёва вы что думали? - спросил он, вспомнив Яблоковские труды, выдержанные в духе советской идеологии. - И вообще, про крах социализма?
- Плохо думал, - решительно произнёс Яблоков. - А как хорошо о нём думать? Это же была наша страна. Плохая ли, хорошая, но наша. Мы все были патриоты. Конечно, много в этом было казённого, но была и гордость: мы победили фашистов, первыми вышли в космос...
- В хоккее всех били, - вставил Гаев, посмеиваясь. - И в шахматах.
- Да, били, - улыбнулся Яблоков. - А сейчас что? Это ж - позор. Великая держава ходит с протянутой рукой. Ходила. Слава богу, Путин, вроде, порядок наводит. Я в него верю, желаю ему удачи. Он дело делает. Насмотрелись мы уже на умирающих, трясущихся вождей.
- "История одного города", - пробормотал Гаев. - То один губернатор, то другой...
- Конечно. Там же про Россию написано. Чему вы удивляетесь?
- Нет, ничему.
Разговор этот чем-то задел Гаева. Что-то там такое было сказано, запавшее ему в душу. Идя к метро, Гаев мучился, вспоминая профессорские слова, перебирал его фразы и не мог отыскать той, что занозой свербела в памяти. В какой-то момент ему показалось, что он нащупал её, но тут его отвлекли. Двое мужиков, стоявших у выхода из подземного перехода, сделали шаг навстречу. Один из них сказал:
- Здравствуйте.
- Здравствуйте, - рассеянно откликнулся Гаев, погружённый в свои мысли. Останавливаться он и не подумал, наверняка какие-нибудь сектанты или уличные рекламщики. Другие на улицах на здороваются, а сразу переходят к делу. Он уже отошёл от них шагов на десять, когда вдруг сообразил: да нет, не сектанты это, а приезжие. Должно быть, хотели дорогу спросить. Не учли отличий столичной жизни от провинциальной жизни. Гаев начал размышлять над этим, и прежняя мысль ушла.
Вернулась она, когда он поднялся из метро, на ходу дочитывая "Generation П". В институте на четвёртом курсе все с ума сходили по этой книге, но Гаев, верный принципу неприсоединения, решил ознакомиться с ней, когда волна спадёт. И вот, ознакомился. Переваривая прочитанное, вышел на улицу, и вдруг понял, что именно его так зацепило в словах Яблокова. Ну конечно! Вот оно: "Никогда не ругайтесь с мамой, Володя! Потому что потом будете горько сожалеть... Бывают случаи, когда она не может вам всего рассказать". Так просто... Никогда. Не ругайтесь. С мамой. Бывают случаи. Бывают... А у самого Яблокова-то отца расстреляли. Ну и что? При чём тут это? А при том. Мать ему втирала, что он их бросил. А на самом-то деле... Бывают случаи... Чёрт побери. Чёрт побери! Бывают случаи...
Гаев так разволновался, что чуть не пропустил свой автобус. Втискиваясь внутрь, успел заметить наклейку на считывателе проездных билетов: "Господа, идите в зад!". Водитель монотонно объявлял: "Не толпитесь, проходите в заднюю часть автобуса".
Бывают случаи, блин. "Не ругайтесь с мамой, Володя".
Мстительные грёзы растаяли. Может, она и не виновата совсем? - думал он. И тут же возражал себе: Ну как же, не виновата! Бросила семью, сбежала к любовнику... Тогда что она делает в Москве? Блин, блин... Если б отец был жив... Хотя, может, даже хорошо, что его уже нет. Иначе - хрен знает. Бывают случаи...
- При Союзе была сверхидея, - уверенно заявил Егор. - Люди жили не ради бабок... Ну, не только ради них. Была мечта. И чудесная игра самопроявленных энергий.
- Чего? - не понял Гаев.
Егор снисходительно улыбнулся.
- Не слыхал про А-культ? Да ты совсем квадратный. Акционизм в пользу абсурда и хаоса. Господи Самантабхадре, да тебе ещё учиться и учиться, - он плеснул себе и Гаеву пива.
- Да ну на фиг! - отмахнулся Гаев. - Мне и Пелевина хватило.
- Пелевин - жалкий эпигон. Типичный пример того убогого постмодернизма, о котором предупреждал нас Ги Дебор. Хотя в середине девяностых он мне взорвал мозг. Мне тогда было восемнадцать, и я его воспринял как откровение свыше. Но сейчас, когда уже читан Кроули... Вот этот перец всерьёз рвал ткань реальности.
- То есть Берроуз уже не катит?
- Берроуз, конечно, чувак более чем аутентичный. Как и Джен ПиОрридж, например. Одобряю. Но если уж внедряться, то без Кроули никак. Те, кто сейчас эту тему пробивают, типа чёрного мага Дугина или там ГрОба, они же используют смесь Берроузовских техник с телемой Кроули. Дугин - он, по сути, кроулианец, загнавшийся по традиционалистам. Но вообще, это старо, как гнозис. И если его познавать, надо читать условного Хабермаса с условным Флоренским. И Юнга, конечно. Без него Кроули не понять. Так что, Дугин или, допустим, Брайон Гайсин - серьёзные ребята. Не то, что всякие клоуны, типа нью-эйджеров. Только гнозис, только хардкор!
- Ага, - сказал Гаев с усмешкой. - Значит, хиппарей ты не уважаешь?
- Я за панков. Хиппи любят цветы, и это отвратительно. А панки любят дерьмо, и это прекрасно. Они хотя бы не ищут хорошего во всём этом аду, называемом жизнью.
- Странно. А сам ещё недавно топил за Гурджиева и Савитри Деви, - заметил Гаев. - Они ж на индуизме были повёрнуты не хуже хиппи.
- Направление не то, - объяснил Егор. - Хиппари за любовь и всё такое. Тащились от палестинского мужика. А Гурджиев или Кроули тот же - это ницшеанцы. Романтики, и потому - фашисты...
- Не понял!
- Ну, эзотерическое подполье Британии. Не слышал, что ли? Где-то у меня тут было интервью с Курёхиным... Он ведь якшался с мужиками типа Бэланса. Ну его и пробило. Фашизм - это доведённый до логического конца романтизм. Хабермас что говорил? Новалис страшнее Гитлера. А по Глюксману основа фашизма - сам человеческий акт.
- Что-то у меня уже башка пухнет, - сказал Гаев, поднимаясь.
Он с трудом вылез из-за низкого столика и, хлопая большими старыми тапками, протопал в туалет. Санузел у Мосолова можно было снимать в чернушных фильмах: замызганный голубой кафель, ржавые трубы с облупленной краской, давно не мытая раковина. На дверных крючках висело штук пять полотенец - судя по грязным пятнам, все исключительно для ног.
Когда Гаев вернулся, в комнате уже гремел магнитофон: Тимур Шаов выводил рулады о пиве. Гаев плюхнулся в кресло, взял кружку. Мосолов смотрел на него, как накурившийся сэнсей - с отеческой теплотой, улыбаясь одними уголками рта.
- Так ты за хаос или за порядок? - спросил Гаев, помолчав.
- Я - большевик, - промолвил Егор, медитируя.