Обстоятельно осмотрев просторный двор и все комнаты отцовского дома, во владение которым он вступил как законный хозяин, Виля сорвал мозолившую ему глаза вывеску и стал у порога, самодовольный и важный, не забывая, однако, время от времени искательно поглядывать на представителей новой власти. Белобрысый толстяк оказался, как Виле удалось выяснить, только что назначенным комендантом и должен был вместе с прибывшим одновременно с ним помощником установить новый немецкий порядок в оккупированном районе.
Комендант подробно расспросил Вилю о Миядлере, о его жителях и тут же предложил ему стать здесь, старостой.
— Muss ich hier ein Schulz werden?[7] — спросил Виля, слышавший в детстве от своего отца, что в царское время лица, выполнявшие распоряжения властей, назывались в этих краях на немецкий лад шульцами.
— Ja, so, so![8] — согласно кивнул головой пузатый комендант.
Виля помолчал немного, как бы раздумывая и колеблясь, но кончил тем, что подобострастно и покорно ответил:
— Готов служить немецкой власти.
На следующий день назначенный старостой Виля Бухмиллер приказал жителям Миядлера собраться во дворе своего дома.
И только теперь, когда народ стал собираться в просторном дворе бывшего правления, Марьяша увидела, как много людей осталось в Миядлере. С некоторыми из собравшихся здесь ей очень хотелось поговорить, но все были так подавлены, что даже не смотрелт друг на друга.
Когда двор заполнился почти до отказа, Марьяша вдруг увидела побледневшее, осунувшееся почтидо неузнаваемости лицо Эстер Ходош.
«Как же она тут оказалась? — подумала Марьяша, Уехала-то она рано, в одно время с моими».
Ей очень хотелось подойти к матери Эзры. Ведь с того дня, когда Эзра уехал, ей так и не довелось поговорить с нею. Рассказать бы ей обо всем без утайки — пусть знает, как она, Марьяша, любит Эзру. Но сейчас не время говорить об этом: их жизнь висит на волоске, никто не знает, что с ними будет завтра.
Но о своей матери и своем ребенке она должна поговорить с Эстер — быть может, она видела их, знает, что с ними, живы ли, перебрались ли через реку.
И Марьяша направилась к Эстер. А та стояла словно окаменев — никаких следов прежней живости не осталось на ее застывшем лице, в неподвижном взоре запавших глаз.
Марьяша подошла к ней почти вплотную, но Эстер была так подавлена всем случившимся, что не заметила ее. И только почувствовав, очевидно, устремленный на нее пристальный взгляд Марьяши, обернулась и кивнула ей.
— А я-то думала, что вы давно на том берегу, — вполголоса сказала Марьяша.
— Ты ведь видишь, на каком я берегу, — удрученно ответила Эстер. — Я только вчера вечером домой вернулась.
И став рядом с Марьяшей, она шепотом рассказала ей о своих мытарствах.
— А ты как здесь осталась? — спросила Эстер.
— Как все, так и я, — ответила Марьяша. — А моих вы не видели?
— Они как будто прорвались до бомбежки.
— Вы это наверняка знаете или только думаете так? Скажите, родная моя, скажите правду, вы ведь тоже мать!..
У Марьяши пресекся голос, давно скопившиеся слезы полились из глаз, невыносимая боль сжала сердце: где ее мать и сын?
— Я теперь одна осталась, — снова обратилась она к Эстер, — давайте вместе держаться, так легче будет и вам и мне…
Но ей не удалось досказать Эстер все, что она хотела сказать. На высоком крыльце дома появился Виля Бухмиллер.
— Становитесь в шеренги, — скомандовал староста.
Подавленные бедой и отчаянием, люди попытались выполнить его приказ, но то ли из-за тесноты, то ли из-за непривычки это у них плохо получалось: вскоре все опять стали как попало, беспорядочной толпой, держась поближе к родным, а некоторые беспокойно перебегали с места на место.
— Schneller! Быстрей! Быстрей! — строго покрикивал Виля, и собравшиеся с трудом выстроились в несколько длинных шеренг.
Бухмиллер внушительным и резким тоном обратился к ошеломленным миядлерцам.
— Juden![9] — сказал он. — Знайте, что я с сегодняшнего дня являюсь представителем новой, немецкой власти здесь, в Миядлере, и вы, мои подчиненные, обязаны беспрекословно выполнять все мои приказы и распоряжения. И помните, что каждый, кто осмелится нарушить установленный немецкой властью порядок, будет строжайшим образом наказан. Ясно?
7
Должен ли я здесь стать шульцем?