Содержать это логово в чистоте было непросто, поскольку сквозь потолок, на скорую руку сколоченный из стружечной плитки, беспрестанно сеялась пыль, а зимой наметало и снегу с чердака, — пола там не имелось, а потолок под древней черепичной крышей не был обшит досками. Во время неожиданных порывов ветра, когда приходилось уж очень туго, я или Вими на пару дней приводили халабуду в божеский вид. Но теперь уже несколько недель подобных мероприятий не осуществлялось, и я был вынужден сдувать пыль то со стола, то со стула, дабы было куда приткнуть локоть или примостить чресла. При искусственном свете или на фотографии вид был еще куда ни шло, но иногда днем помещение производило впечатление скорее чердака для хранения всяческого хлама или лавки старьевщика, нежели человеческого пристанища. Так же было и теперь: нерешительный, ущербный отсвет с почти полностью затянутого неба всякий раз, пробиваясь сквозь облака, подчеркивал острые контуры крупиц пыли, покрывавшей всю мебель, так же как и катышки мягкой, пушистой пыли, которая невесомыми цилиндриками перекатывалась по полу с дуновением, возникавшим при каждом шаге, — атеистический писатель Х., как я слыхал, как-то назвал их «газообразными мышами».
Чем можно было заниматься при этаком свете, в подобный воскресный час? В целом, подумал я, имелись на выбор три вещи. Во-первых, удавиться, во-вторых, сотворить что-нибудь совершенно идиотское, бессмысленное и беспутное, и в-третьих, вообще ничего не делать. Кстати, а где может сейчас быть тот органный мальчик? Не играет ли он где-нибудь на чердаке в понятно-какие-игры с каким-нибудь соседским мальчиком? Или он на чердаке один — и, прислонясь к оконному проему, полуобнажил себя ниже пояса, дабы возложить руку на свой пылающий, темный росток любви? Я видел его перед собой, сначала таким, каким он предстал мне издалека, склонившимся у органа, затем — вблизи, когда он стоял за спиной ректора Ламберта С., глядя на меня, и, наконец, передо моим взором возникли и пах его, и бедра со спущенными на колени штанами, и его лицо с тенью пуха вдоль линии подбородка, его темные, властные очи и приоткрытый, хватающий воздух рот. О ком или о чем он думал? Обо мне. О нет, не то чтобы он вожделел меня или чувствовал притяжение, — ведь я был грязный старикашка за тридцать, и он даже не нашел меня привлекательным. Нет: он всего лишь впал в опьянение похотью, поскольку ловил в моем взгляде подтверждение того, что красив и до боли желанен. «Я красивый, — слышался мне его шепот, и на сумрачном чердаке он ласкал себя собственной рукой. — Я красивая похотливая тварь». Да, когда тебя находят красивым и желанным… Что касается меня, мое время в этом смысле прошло… Нет, эти времена ушли навсегда — когда, лет четырнадцать-пятнадцать назад, в набитой в час пик лондонской подземке всегда попадалась та или иная рука, — порой выдававшая владельца, — которая поглаживала мне промежность или задницу… «Она танцевала одно лето…»[48] И если теперь все еще находился какой-нибудь чокнутый, способный очароваться мной телесно и возжелать меня, то это всегда оказывался какой-нибудь интеллектуал, танцовщик или оформитель домашних интерьеров, на чье желание я не мог ответить даже в весьма отдаленной степени. Среди них никогда не было ни единого, кто мог бы сейчас «сгодиться», даже на воскресный полдень. Впрочем… «Фунт льна!» — вспомнилось мне. И впрямь, в суматохе или по иной причине Отто ван Д. вылетел у меня из головы: в такой воскресный полдень, как этот, он все же мог сгодиться. В воображении я видел, как вызывающе, нарочито по-мальчишески двигается он по своей квартире, слышал его медленный, все еще подделывающийся под мальчика или инженю голос. Да, сегодня, в полдень, я должен спустить всю эту ненависть и дрянь — на него, в него: одно это унылое небо, облака эти мочевые — что, разве не он в первую очередь виноват в них? Он, разумеется, станет отпираться, но я ему покажу кузькину мать, так что он у меня во всем сознается…
Моя мужская штуковина начала потихоньку вздыматься. Я задумался, как мне следует приступить к делу. Выпить чего-нибудь для начала или воздержаться? Не сдрочить ли сперва хорошенько, чтобы в предстоящей Операции «Фунт Льна» мое ружье не выпалило прямо с порога? Позвонить ли сначала Отто ван Д., дабы убедиться, что он дома один, и известить его о моем прибытии? Но тогда он может смыться и ускользнуть от меня, и избежать своего справедливейшего наказания…
48