Что-нибудь выпить было неплохой идеей, но не слишком много на сей раз, ибо разве не заметил столь метко великий бард, «Лебедь Эйвона»[49], касаемо алкоголя: «It provokes the desire, but it takes away the performance»[50]? А что касается позвонить… Это было трусостью и чем-то таким, что мне всегда казалось отвратительным, но самым хитроумным было бы звякнуть и ничего не сказать в трубку, — исключительно для того, чтобы убедиться, что он дома…
Я откупорил непочатую литровую бутыль скверного, несомненно наносящего ущерб моему минздравию красного вина, которое я год за годом выкушивал в весьма изрядных количествах, и хватил пару стаканов. Теперь подождем… Большое количество вызывает в человеке постыдное бессилие, но небольшая порция подстегивает ток крови… Да, это была хорошая идея, до начала собственно акции привести в боевую готовность мое орудие и выдать пробный залп…
Я улегся на примитивные нары, сколоченные из выуженных в канале ящиков, и принялся шуровать своей штуковиной. На коллаже из лиц и фигур мальчиков, возникшем передо мной, как это случалось уже которую неделю, линза моего желания и жажды обладания неизбежно сфокусировалась на лице и стройном юношеском теле Матроса, моего Матросика, там, на станции… «Для тебя»… прошептал я. Что я хотел этим сказать? Я возбуждал себя в его честь, в знак покорности перед ним, догадался я… Но как он узнает об этом, и какую усмотрит в этом выгоду, он, Вечно Недосягаемый…? Хотя я осознавал, что это было затеей безумца или, по крайней мере, человека, шагавшего по дороге к концу, я заговорил с ним. «Только ты, Матросик, ты один, клянусь тебе…» — бормотал я. «Разумеется, этот органный мальчик — красивая бестия, великолепный любозверь… Но я его не трону, эту мелкую продажную попку…» История начала приобретать неизбежный, ревистский оборот. «Я не дотронусь до него, — уверял я Матросика, задыхаясь, — потому что он — для тебя… только для тебя…» В воображении я видел, как мой мальчик-органист застенчиво и нерешительно, даже немного испуганно, подходит к Матросику, останавливается перед ним и опускает глаза, а Матросик нежным, алчущим взглядом, исполненным удовлетворения и в то же время жестокого блеска, скользит по телу своего нового маленького раба любви. «Хорош, а? — прошептал я. — Спроси, как его зовут». Звали его, сообразил я теперь, не Баттист и не Себастиан. Определенно, он был просто создан для того, чтобы прикрутить его к столбу и утыкать стрелами, а еще и обезглавить, но это было бы просто грех для такого великолепного рабского тельца, которое должно было служить Матросику… Нет, его звали Мартин… «Мартин», — тихо, хриплым голосом отвечает органный мальчик на вопрос Матросика. Вот видишь… По моему приказу он склоняется перед Матросиком и своей темной шевелюрой чистит ему сапожки…
Да, вот так оно должно было бы обстоять, завись оно от меня и моего «третьего глаза», но, возможно, все выйдет совершенно иначе… Возможно, Матросик был гораздо нежнее и мягче, нежели я хотел его видеть, и попросту влюбился бы в «Мартина», а Мартин — в него, и не нужно будет никакой жестокости и рабства, или что я там напридумывал от нечего делать… Возможно, Мартин и Матросик сделались бы попросту влюбленными братишками и захотели бы остаться таковыми навсегда, ходить вместе в походы, играть на гитаре у костра, поскольку «Мартин» из-за всех этих органных мехов сделался невероятно музыкален, и по вечерам у палатки наигрывал бы для Матросика на гитаре меланхолические любовные мелодии далеких стран и народов, а тот, поглупев от любви, не сводил бы глаз с озаренного сполохами огня лица Мартина и его губ… Но если даже это все примет подобный оборот, тоже неплохо… Счастье, их юное счастье, правда или нет, даже если я им совершенно буду не нужен… разве что заботиться о них стану, ведь им можно будет жить у меня…
И тут практические соображения начали смущать мои фантазии, поскольку подступиться с подобным планом к Вими я бы не посмел. Ну а где же тогда им жить? И тут я подумал об Отто ван Д.: он обитал в большой современной квартире, совершенно один, поскольку его официальный любовник давным-давно отчалил. Его звали Броммерт, вспомнил я, или как-то вроде того… Довольно скучный урнинг, чьим единственным положительным качеством, согласно сплетням, циркулировавшим в амстердамских кругах приверженцев мужской любви, являлись невероятных размеров мужские достоинства, крупнейшие в Западной Европе. Но это ему не слишком помогло, поскольку за пару лет, проведенных в Испании, он допился до полусмерти, тем самым напрочь загубив надпочечники, так что жизнь в нем теплилась благодаря всяческим дорогущим гормональным препаратам, и временами он мог дышать только через маленькую стеклянную трубочку или что-то вроде того… Вернулся к матери, подумал я, или поселился у тетки, которая за ним ухаживает… Все это ужасно, кто бы спорил, но в любом случае под ногами он не путался, и с квартиры Отто съехал. Таким образом, я запросто могу заполучить обоих братишек-любовников под крышу к Отто ван Д. — по моему приказу ему придется пойти на все — и он будет прислуживать им самым покорнейшим и рабским образом… Но ему нельзя будет ни коснуться их, ни приласкать, нет, никогда, ни одного из них: ему даже нельзя будет видеть их обнаженными… Братишки-любовники должны будут при всяком нарушении, каждом поглаживании или попытке распутного прикосновения, в котором он, Отто ван Д., будет повинен, немедленно поставить в известность меня, чтобы я намылил холку безмозглому растлителю мальчиков, этому голубцу, или, еще лучше, отдать его на растерзание Матросику. Отто ван Д. тогда должен будет, со связанными на спине загребущими своими лапами и скованными лодыжками, подставить Матросику зад, обтянутый тугими темно–красными бархатными брючками, чтобы Матросик его выдрал. Я сяду справа от Матросика, на ту же скамейку, и познакомлю Отто с розгой для мальчиков… «Как тебе, Матросик, нравится?.. — Да, Волк, — ответит Матросик, через короткие промежутки обрушивая свирепые, свистящие удары на блестящие напружиненные холмики Отто, — но знаешь, что меня больше всего забавляет? — Ну? — Отто воет и ревет, и Матросик чуть придерживает карающую розгу. — Он совсем к нам не приставал, — шепчет Матросик мне на ухо. — Потому мне еще приятнее выдрать его».
50
«Вызывает желание, но препятствует удовлетворению» (англ.) В. Шекспир, «Макбет» (пер. Ю. Корнеева).