Нет, от таких соображений я был тогда далек. В кромешной тьме моего сарайчика зажигал я на елке две-три свечи и созерцал чадные язычки пламени. Вот и все.
ГЛАВА ВТОРАЯ
Матрос Лис считает, что я все изобразил превосходно, и прежде всего ту тетку в комнате, «когда думаешь, что ты хочешь ее придушить. Задушить-то ты ее не задушил, но когда читаешь — весь так прямо напрягаешься, потому что думаешь: вот сейчас, сейчас он ее удавит».
— Рад, что тебе это так понравилось.
— А вот когда ты пишешь, что ты — там, в той комнате, у тебя появляется ощущение, что ты в самом деле там?
— Полнейшее, Лисенок, полнейшее.
Возможно, это и впрямь было одной из важнейших причин того, почему мне приходилось писать непрерывно — ведь если бы не это, я никогда больше не смог бы выбраться «из комнаты».
Но насколько это соответствует истине: «все превосходно изобразил»? Все? У меня такое чувство, что в предыдущей главе я вообще не рассказал ничего из того, что заслуживало упоминания. Восполнить это упущение представляется мне невозможным, и все же на двух вещах я бы хотел остановиться подробнее.
Первая касается г-на Ван Кюйленбурга. В один прекрасный день он попросил меня передать моему отцу, что хотел бы потолковать с ним. Нет, ему вовсе не обязательно являться в школу: учитель сам желал бы, — если, конечно, это устроит моего отца, — как-нибудь после школы, во второй половине дня, зайти к нам домой.
Мной овладел неслыханный ужас. Что случилось? Что я такое страшное натворил, что г-ну Ван Кюйленбургу придется разговаривать с моим отцом за стенами школы, — в сущности, втайне? А что, если меня выгонят из школы или отправят в какой-нибудь приют?
Дрожа, как осиновый лист, я передал отцу известие. Отец мой, что поразительно, не выказал ни удивления, ни изумления, и велел мне ответить г-ну Ван Кюйленбургу, что такой-то и такой-то день по окончании занятий его вполне устроит. В означенный день после уроков г-н Ван Кюйленбург вместе со мной отправился к нам домой. Не знаю, насколько понятно читателю то, что я тут описываю, но все же должен сказать, что тащился рядом с ним, чуть ли не теряя сознание, на подгибающихся ногах, не в силах вымолвить ни слова, и украдкой озирался по сторонам, высматривая, не заметил ли нас кто-нибудь.
Мой отец, редактор коммунистического ежедневника Трибуна, принял г-на Ван Кюйленбурга наверху, в своем выходящем окнами на улицу кабинете, где стряпал политические комментарии; в дивной этой газете он также вел раздел для юношества.
Пока они беседовали, я играл — или, вернее, пытался играть — на улице, причем каждые четверть часа мне приходилось бегать по малой нужде.
За столом во время обеда, когда г-н Ван Кюйленбург уже давным-давно ушел, из разговора моих родителей выплыла на свет божий истинная суть дела, и я перевел дух: в Голландии в те дни собирали к определенному сроку некую так называемую «рабочую делегацию» в Советскую Россию, дабы на месте пронаблюдать процесс «социалистического строительства», и г-н Ван Кюйленбург полагал, что мой отец, возможно, сумеет посодействовать ему получить местечко. Ничего из этого не вышло. Заинтересованных было довольно много, однако Коммунистическая партия, с целью предупредить разочарование, загодя и весьма основательно просканировала кандидатов. Ради соблюдения видимости объективного подхода избранные должны были быть «беспартийными», что на практике означало необразованного, политически неподкованного и послушного, точно воск в чужих руках, человека. Кроме рабочих, туда поначалу допускались и кое-какие «интеллектуалы» или сбившиеся с пути истинного художники, и некоторое время в особой цене были этакие чувствительные служители культа, полагавшие коммунизм «практическим воплощением христианства». (Не хочу чересчур далеко уклоняться, но мне вспоминается особо обласканный коммунистами отец Снетлаге, вольнодумец, буквально с криками восторга возвратившийся с «родины рабочих». После Майских дней 1940[11], в первый год немецкой оккупации, сей передовых взглядов Божий человек попросту размазался дерьмом, выпустив под собственным именем пронемецкую брошюру, каковой факт — когда отец мой, повстречавшись с ним на улице, призвал его к ответу — объяснил тем, что «иначе его бы точно взяли». И в настоящее время, впрочем, объявился очередной Снетлаге — на сей раз женского пола, — воспевающий Кубинское полицейское государство с его нормой (кофе — пол-унции на нос в месяц, рубаха одна штука, штаны одна пара — на год), концлагерями и очередью на полсуток за шматком мяса. Уж не сестрица ли это отца Снетлаге, который присоветовал ей начать сотрудничать с оккупантами не во время, а, для пущей верности, до начала оккупации?
11
10 мая 1940 года Германия напала на Нидерланды. Уже 14 мая Нидерланды, за исключением провинции Зееланд, сложили оружие.