Из-за тишины ли, начавшей пробуждать во мне телесное напряжение, — не знаю, — но во мне шевельнулось какое-то иное возбуждение, которому я не мог противостоять: я расстегнул ширинку, выудил свой уже наполовину пришедший в боевую готовность жезл любви и начал торопливо орудовать им, напряженно впившись взглядом в статую Богоматери. Нет, это было слишком рискованно: как бы ни были преданны и добродетельны мои действия, они могли привести к бессмысленному позору, будь я застигнут с поличным и неверно истолкован, — и я вновь торопливо запихнул свой достигший полной зрелости початок в амбар, под замок. «Уж извини», — пробормотал я, внезапно, глубоко в душе, осознав, что извиняюсь не за то, что явил свету свой амурный причиндал, но скорее за то, что по трусости вновь засунул его в штаны.
Я все еще вглядывался в безмятежное, с отсутствующим видом уставившееся в бесконечность лицо, — ни слезинки, ни улыбки. «Уж Ты-то меня отлично понимаешь», — пробормотал я. Я вслушивался в свистящую тишину, не послышится ли за входной дверью звук шагов Ламберта С., но, вероятно, он все еще был занят разглядыванием искусства фотографа призраков.
Я ощущал злобу, стыд и неуверенность — последнее касалось вопроса, действительно ли «она все правильно поняла», и не заподозрила ли она, в своем католическом невежестве, меня в том, что я собирался помочиться на Ее алтарь? Я разозлился. Какое непонимание: существует ли во всей Западной Европе кто-либо другой, кроме меня, умеющий так верить, надеяться и любить, как я, кто был бы готов в Ее честь и пред лицем Ея обнажиться и излить свою любовную влагу? Я чувствовал себя неоцененным и обманутым и жаждал удовлетворения. Услуга за услугу… Почему бы попросту не спросить ее? — это, кстати, не влекло никаких дополнительных расходов. Я доверчиво показал ей свою Штуковину, и было бы во всех отношениях разумно, если бы она со своей стороны тоже малость раскошелилась.
— Послушай, — громким шепотом сказал я, предварительно оглянувшись по сторонам. — Если Тебе под силу… сделать то, чего не может ни один мужчина, ни одна женщина, ни друг, ни доктор, ни психиатр… Если ты отвадишь меня от бутылки… тогда ты, по меньшей мере, хоть на что-то годишься.
Вошел Ламберт С. и, шутливо поклонившись статуе, приблизился к ней.
— Весьма впечатляюще, — сообщил я ему.
Чуть позже мы сидели через дорогу от церкви, на террасе такого пустынного и заброшенного кафе, каких я в жизни своей не видал. Казалось, что оно существует на искусственной подпитке только благодаря поддержке католического фонда или Института Чисто Научных Исследований. Кофе был хороший и нужной крепости, но едва теплый, и хозяин и его жена посматривали на нас так, словно мы были членами комиссии, которая должна была дать решающее заключение в отношении дальнейшего существования или ликвидации всего святилища.
Дело было в субботу и, конечно же, вновь стояла «погода для народа»[78], которая — как, кроме Руди К. в закордонной столице П., безоговорочно подтвердили также многие другие домохозяйки — гораздо чаще случается по субботам, нежели по другим дням.
— А вот у тебя от кого сильнее встает, Ламберт? — спросил я его, — от Отца, Сына, Святого Духа или от Богородицы? Богородица, на мой взгляд, это полный вперед, честное слово. — Не давая Ламберту возможности ответить, я продолжал: — Отец, ну да, мне это, если уж совсем честно, ничего не говорит. И этот психопат, который Сын — хорошо, в нем Господь воплотился в человека, и мы-склоняемся-в-подобающем-благоговении-перед-этой непостижимой-загадкой, ну ясно, а дальше?.. И этот Святой Дух, да… Так называемое «дыхание» Отца и Сына… смотря еще чего они перед этим наелись… — Ламберт слушал терпеливо, но не выказывал никакой реакции.
— Но представь себе, — с воодушевлением продолжал я, — что Сын Божий взял да и спустился на землю, или попросту отщепился от Отца, как луковичка крокуса, они же неполовым путем размножаются, скажем так… вот прямо так — раз, и выпрыгнул, без Матери… Бог без Матери, Ламберт, а?.. Господи Боже мой… даже подумать страшно…
— Я уповаю на Святого Духа, — сообщил мне Ламберт С.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ
Ректор Ламберт С. мог, конечно, полагаться на Святого Духа, — покамест от этого Духа ни слуху ни духу не было. Также и на мою прямодушную, облеченную в почти грубые слова просьбу все еще не было ни ответа, ни комментария. Будет ли она когда-нибудь удовлетворена, трудно сказать, может, она так и останется пресловутой «статистикой единичного случая»; но точно известно лишь то, что четырьмя годами позже, всего через несколько месяцев после моего вступления в Р. — К. церковь я с жуткой белой горячкой очутился в госпитале большого провинциального города А.
78
Так Реве называл хмурую, не слишком холодную и не слишком теплую погоду, в которой длительное безветрие перемежается краткими порывами ветра и проблесками солнца. Реве находил, что в такую погоду человек как никогда ощущает, что он смертен.