Но, как бы то ни было: с делом было покончено навсегда. Процесс о богохульстве до осени не начнется, а потом дело затянется еще на год, а то и дольше, до подачи кассационной жалобы в Верховный Суд. Все это время Церковь, что совершенно понятно, будет опасливо держать меня за дверью. А что, если меня оправдают? Если тогда она, Церковь, наберется смелости подойти к моей двери, я ей скажу пару ласковых…
Мой прогноз казался мне неоспоримым, и предполагаемые возражения Церкви против моего вступления были ясны всем и каждому как божий день, даже если мне об этом не сообщали. Таким образом, стало очевидно, что я больше ничего об этом не услышу, и так было лучше для всех.
Против моих аргументов, логичных и максимально правдоподобных, казалось, возразить было нечего, и тем не менее я в который раз ошибся. И опять несколько месяцев спустя — процесс должен был начаться через полгода — Ламберт С. позвонил мне: к моему удивлению, довольно поздно вечером. Голос его звучал очень бодро, в нем слышался почти фривольный трепет удовлетворения. Что это еще за поповские восторги? Я сидел за бутылкой вина, или, лучше сказать, в бутылке, и пялился из окна на верхушки высоких вязов напротив моей квартирки на Плантаж Керклаан. Каждый листочек, трепетавший на вечернем ветру и попеременно озаряемый зловещим светом уличных фонарей и вновь на мгновение исчезающий во тьме, возвещал о том, что все пропало навсегда, навеки — все, что когда-то существовало, — необратимо, даже если это и было бессмысленной и жестокой отсрочкой…
— О… отлично… лучше, чем когда либо… Надеюсь, и вы тоже… — ответил я на его вопрос о моем самочувствии.
— Я решил тебе позвонить, хотя, может, малость поздновато. Понимаешь? Ты так тихо говоришь.
— Не раскочегарился еще толком. Да, вас понял. Прием.
— Епископ, — сообщил Ламберт С., — отыскал кое-кого, чтобы с тобой поговорить. Проверить, насколько сильна твоя вера, так сказать. Это теолог, он преподает в Высшей духовной академии. Профессор.
— Ты понимаешь, вот в чем дело, — отвечал я, не выдавая ужаса. — Первый попавшийся — не значит лучший.
— Да, а вот теперь не хихикай, пожалуйста. Его зовут: Хемелсут. Профессор Хемелсут[81].
— Какое красивое имя. — Да, оно, конечно, было забавным, решил я: мне подумалось, что такие имена можно встретить только в книжках Бордевейка[82] или Херманса[83].
Ламберт С. уже назначил встречу, в четверг вечером, у него дома. Подойдет ли это мне?
— Записал. Большое спасибо.
После этого разговора я сидел как пришибленный. Нет, я не солгал: я записал дату на клочке бумаги.
«Хемелсут». Я потряс головой. «Достоверность в современном романе», вспомнилось мне. Где же я это видел? Не на той ли полке в Ауде Манхаюспоорт, давным-давно, где лежали еще «Отклонения слуха у японской «танцующей» мыши», по 50 центов за штуку, каковой суммой я в то время, увы, не располагал?
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ
Нет, уверил я себя: пока еще ничего не случилось. Если спокойно поразмыслить, можно сделать вывод.
Я подвел итог всему тому безумию, что произошло со мной за это время, и попробовал сделать вывод. Вопрос, к которому все сводилось, звучал так: хочу ли я стать католиком или не хочу? И тут мой разум словно бы заклинило: я больше не знал ответа. Обе возможности казались мне одинаково ужасными: в первом случае я был ненормальным, во втором — большим, по сути дела, мерзавцем, который пытается запудрить мозги себе и еще кое-кому, и ломает довольно паскудную комедию.
А что хуже: достойное слабоумие или позорный здравый смысл?
Очередная откупоренная к этому моменту бутылка ни на йоту не продвинула меня к ответу на последний вопрос. Который час? Не лучше ли было бы позвонить Ламберту С. и честно сказать ему, что при ближайшем рассмотрении… все-таки лучше… Но тем временем стало уже очень поздно и, кроме того, я, возможно, уже не был способен разговаривать спокойно и держать себя в руках. Может, завтра письмо ему написать? Письмо? Ну, я же не Онно Зет… Нет, какое там письмо…
— Слышь, ты, зануда, — сказал я самому себе. — Договорился о встрече, нет?
— Ну. В четверг вечером. У Ламберта дома. В восемь часов.
— Точно. Ну и как, пойдешь?
Ответа я не получил.
— Да хватит духу-то у тебя? Что, пересрал небось?
— Ну, пойду. В четверг, вечером, в восемь часов.
— Ага, и что скажешь?
— Это… скажу, что… Ну, наплету чего-нибудь…
— Ну-ну.
— Да и хрен бы с ним со всем. В общем, пойду.
82
Фердинанд Йохан Вилхелм Кристиаан Карел Эмиль Бордевейк (литературный псевдоним Тон Вен), (1884–1965) — нидерландский поэт и писатель.