Однажды Марлен с братом незаметно уснули. Проснулись одновременно — над ними стояла мать с тяжелой библией в руках. Левый глаз у нее был ярко-красный от лопнувшего сосуда.
Брат приподнял голову.
— Мама, — испуганно сказал он. — Мама, у тебя такое сердитое лицо…
— Грязь! Сплошная грязь! — Мать уперла в них дрожащий резиновый палец. Розовые бигуди из поролона под сеткой для волос казались вздувшимся воспаленным мозгом.
Марлен хотела обвиться вокруг брата всем телом, но ее тут же сбросили с кровати, и библия обрушилась на него. Казалось, избиение никогда не кончится, но когда мать все-таки угомонилась, на нее вдруг накатила новая волна ярости — как от заклинания. Мать навалилась всей своей тяжестью брату на грудь, накрыла ему лицо подушкой и придавила библией.
— Грязь, грязь! — шипела она. Брат забился в конвульсиях, сбивая ногами простыни в комок, но мать не отпускала его, пока он не затих. Тогда она выпрямилась и улыбнулась солнцу в окне.
— Сними носки, — велела Марлен мать.
Сама она была совсем голая, в одном фартуке. Дочери она тоже приказала раздеться и на голое тело надеть только халат и желтые резиновые перчатки. Марлен плакала, а мать смотрела на тело брата с какой-то странной благодарностью, будто на подарочную корзину с фруктами.
— Бери за ноги, — приказала она Марлен. Вдвоем они стащили тело в подвал. Когда шли мимо печи, Марлен затошнило, но мать пошла дальше, к раковине для стирки в левом углу.
Она сунула Марлен мешок для мусора, и та дрожащими руками открыла его.
— Славься, Мария, — начала мать. Четки хвостом свисали с ручки топора.
Лезвие вонзилось в тело с громким «тяп», и плоские ягодицы матери резко напряглись. Такое зрелище вогнало Марлен в кататонию — она даже моргать перестала, а сбившаяся с пути кровь усеяла точками белки ее глаз.
Разрубленное тело они разложили в двенадцать пакетов и засунули их подальше в глубокий морозильник тут же, в подвале. Мать велела Марлен хорошенько вымыться под душем, и, поднимаясь по лестнице, девочка заметила оставшийся у раковины обрубок братнина мяса. Дважды замирала она, думая, что он шевелится, — и плакала, обнаружив свою ошибку.
Отец пришел домой к обильному ужину — жаркое, вымоченное в уксусе и приправленное сухими можжевеловыми ягодами под соусом с крошками имбирного печенья и медового пирога. Ел он от души, и черные завитки у воротника и манжет рубашки завивались в ароматных парах ужина. Тарелка почти опустела, когда отец спросил, где брат.
Марлен перевела взгляд на библию, стоявшую на почетном месте в гостиной. Мать прикрыла кровавые пятна на ней лоскутным покрывалом с аппликацией — кошачьей мордочкой. Аккуратные длинные стежки-усы, кружева по краям. Библия под ним была такая большая, что сейчас напоминала подушку.
— Погостит какое-то время у приятеля, — с улыбкой ответила мать. Улыбка у нее была холодная и застывшая, а сама она казалась злой куклой, которой никогда не надо было оживать.
— И не сказал, когда вернется? — спросил отец. У Марлен покатились слезы, когда мать покачала головой и поправила сетку для волос. Желтые резиновые руки медленно зачерпнули ложку подливки и поднесли игриво мужу ко рту.
Всю следующую неделю на кухне был парад жирных супов, жареной требухи и больших кастрюль тушеного мяса. Марлен мутило, и она про себя поклялась любой ценой спасти то, что осталось от тела брата. В морозильнике лежало только девять пакетов. Один уже порван, и внутри виднелись куски братнина туловища — как вырезка у мясника в лавке.
— Я тебя похороню под деревом, вместе с твоей мамой, — прошептала Марлен, — и никто больше ни кусочка не съест!
Ей пришлось несколько раз сходить в подвал — вынести сразу все пакеты было не под силу. Каждый раз, возвращаясь, она осторожно проверяла, не прячется ли мать под лестницей, висит ли на стене топор.
У дерева она опустилась на колени и стала шарить в пакетах, ища голову брата. Лицо у него стало совсем другое. В морозильнике оно было прижато к стене, рот и щеки так и замерзли сплющенными, задравшись вверх. Поблескивала инеем кожа — белая-белая, как и волосы, — и ледяная тяжесть жгла девочке руки. Марлен поцеловала его, и губы больно приклеились к мертвым губам; она с усилием отлепила их и почувствовала привкус крови.