Я невольно залюбовался открывшейся мне картиной – будь я художником, уже сел был писать Мадонну с натуры. Картина была одновременно немного отталкивающая, но при этом завораживающая. Благочестивая и эротичная одновременно. Наполненный счастьем, я лег ей на бедра, загородив рукой так беспокоящую меня татуировку, и стал смотреть, как она кормит наших детей, одного за другим. Семейная идиллия.
Через несколько месяцев раздался звонок в дверь. Осторожно переступая через детей, которые теперь и размером и формой больше напоминали тюленей, чем щенков, я пробирался в коридор. Чавкающие и сопящие, они неловко переползали с места на место, вовсе не облегчая мне перемещение по комнате. Один вдруг схватил меня за ногу и потянул ее в пасть. Я прикрикнул на Максима, но тот продолжал глодать мое ногу слюнявыми деснами.
– Максим, отпусти папу! – раздался голос Алисы откуда-то из угла комнаты, и мальчик недовольно выпустил мою ногу из круглой пасти, обиженно отползая. Я было собрался идти, но моя кошечка окликнула меня:
– Милый?
Я повернулся на голос, пытаясь разглядеть хоть что-то в почти непроглядной темноте – Алиса попросила переставить рабочий компьютер на кухню, мол, детям вреден лишний свет. К счастью, я уже весьма сносно научился видеть в темноте, и, как следует сконцентрировавшись, я смог узреть вот что: на матрасе, на полу, под самым подоконником, подальше от двери, сидела моя кошечка, абсолютно голая, а всю ее облепили дети. Двое сосали грудь, развалившись по бокам тяжелыми тюками, остальные валялись на полу. К своему удивлению, я увидел, что некоторые из наших детей – Андре, Пенни и Розария – выглядели как-то странно. Дети совсем не шевелились и были покрыты какой-то твердой матовой коркой – для стороннего наблюдателя это показалось бы какими-то чудными саркофагами или коконами. Но, Алиса, похоже, тоже их видела и не беспокоилась. Я мысленно пожал плечами – матери лучше знать.
– Милый, – продолжила она. – Дети подрастают. Розария уже совсем скоро вылупится – девочки всегда вырастают раньше. Грудное вскармливание ей больше не подойдет.
– Мы что-нибудь придумаем, дорогая, не волнуйся. Я неплохо зарабатываю в последнее время. Уверен, у нас получится прокормить их всех.
Алиса благодарно кивнула, насколько я мог судить при таком освещении. Закрыв дверь в комнату, я постарался унять какое-то глубочайшее ощущение внутреннего восторга. Ощущать себя чьей—то опорой, кормильцем, чьей-то каменной стеной – это дорогого стоит. Для своей семьи я сделаю что угодно. Посмотрев в глазок, я оглядел подъезд – пусто, как и должно быть.
Только на полу стояла громадная коробка – детская кроватка. Прекрасно, очень вовремя. Никогда больше не буду связываться с немецкими мебельными магазинами. Сколько я ее ждал – месяц, два? Без разницы, теперь придется отправлять обратно. Еще раз убедившись, что курьер ушел, я открыл дверь и начал втаскивать коробку в квартиру. Та была неправдоподобно тяжелой, будто там не кровать, а целый сейф или еще что потяжелее. Внутри все ходило ходуном и шаталось, я мысленно отругал упаковщиков на все возможные лады. Наверняка теперь еще и содержимое повреждено – ну, пусть только попробуют не вернуть мне деньги.
Неожиданно створки коробки распахнулись, и, словно классический Jack-in-the-Box, на меня прыгнул клоун. Сильные руки прижали меня к засаленному давно нестиранному жабо, и я получил укол в шею. В каком-то странном дежавю, снова падая на полу коридора, последним, что я ощутил, был запах нездорового застарелого пота и громкое, злое «Kurva!»
Медленно, будто по капле, сознание возвращалось ко мне. Я было открыл глаза, но тут же зажмурился – какой яркий свет! Вот уже много месяцев я не трогал кнопок выключателя, и теперь обычная люстра слепила ярче солнца. Я хотел встать и выключить свет, но тело не слушалось. Напрягшись, я еще раз попытался встать, но осознал, что мешает мне вовсе не слабость, а крепкие ремни на подлокотниках и ножках стула, которыми я был крепко зафиксирован в сидячем положении. В глазах плясали блики, но видел я не их, а те зернистые кадры из прошлой жизни: как беднягу закармливают какой-то дрянью из тазика, как девушке ломают череп хозяйственным мешком и шваброй.