Второй тип данных — рассказы некоторых первертных пациенток об их отношениях с детьми, а также о злоупотреблении властью и контроле над ними. Снова и снова психическое здоровье матери оказывается решающим фактором в развитии ребенка. Такой вывод можно сделать, к примеру, опираясь на Гринсона, который описывает свою работу с мальчиком трансвеститом-транссексуалом пяти с половиной лет:
«Я думаю, что уверенность женщины по поводу гендерной идентичности и сомнения мужчин по этому поводу связаны с ранней идентификацией с матерью… Мать может способствовать или препятствовать дезидентификации, то же может делать и отец в отношении контридентификации… Мальчик должен попытаться отказаться от удовольствия и чувства безопасности, достигаемого благодаря идентификации с матерью, и начать идентификацию с менее доступным отцом… Мать должна хотеть позволить ему идентифицироваться с отцовской фигурой» (Greenson 1968, р. 371, курс. Э. У.).
Гринакр (Greenacre 1960) и Малер (Mahler 1968) указывали на важную роль отца, помогающего разрушить симбиоз матери и ребенка. Таким образом, отец содействует процессу сепарации-индивидуации. Лёвальд видит роль отца как положительной и поддерживающей силы, помогающей доэдипову ребенку избежать повторного поглощения со стороны матери: «По сравнению с угрозой материнского поглощения отцовская позиция является не угрозой или опасностью, а поддержкой могущественной силы» (Loewald 1951, р. 15).
Уже в 1968 г. Расковский и Расковский в своем классическом ныне исследовании по детоубийству обратили внимание на серьезные и частые повреждения, наносимые ребенку в результате отыгрываний со стороны родителей. К их числу относятся «травмы, возникшие в результате беременности и родов, обрезание, нарушения естественного или искусственного вскармливания и, в особенности, отказ от ребенка, различающийся по выраженности и интенсивности». По их мнению, эти факторы отвечают за «повышение уровня врожденной агрессивности и зависти и, как следствие, за психопатическое поведение и отыгрывание у взрослых». Авторы отмечали, что игнорирование данной темы в психоаналитической литературе можно рассматривать как «проявление всеобщего сопротивления признанию, что влечение матери к детоубийству, несомненно, самая ужасная и необъяснимая реальность, с которой нам приходится сталкиваться» (Rascovsky & Rascovsky 1968, р. 390, курс. Э. У.). В более поздней работе те же авторы подчеркивают определяющее значение отношения родителей к врожденной детской агрессивности. Они утверждают, что отцеубийство «должно рассматриваться как следствие угрожающего и опасного поведения по отношению к ребенку, а его корни стоит искать в идентификации младенца с родительской агрессивностью» (Rascovsky & Rascovsky 1972, р. 271). Они напоминают нам о деструктивном поведении родителей по отношению к своим детям, которое прямо или косвенно проявляется в «раннем или повторяющемся отказе от ребенка, психологическом или физическом наказании, жестокости, физических или словесных нападках, а также в безразличии к страданиям» (Ibid.) Авторы добавляют, что пострадавший ребенок интроецирует этот опыт в виде внутренних преследующих объектов, которые тесно связаны с его реальными родителями, а не являются лишь фантазией о них.
Между тем детоубийство является древнейшей практикой, которая в определенной степени имеет отношение к двойственности родителей. По наблюдению Блума: «Полное историческое и психологическое значение детоубийства и проистекающего из него влияния на детей, испытавших на себе плохое обращение и побои, вероятно, было полностью изучено только в этом столетии, столетии детей и психоанализа… Фактически психоанализ и начался с изучения насилия над детьми, которое предшествовало открытию универсальных инцестуозных конфликтов у детей и их родителей». Он утверждает, что «потребность ребенка в социализации может быть использована родителями для разрядки собственных антисоциальных импульсов… В этой борьбе за власть всемогущий родитель может быть уверен в своей победе» (Blum 1980, р. 109-110).