На первой встрече она рассказала мне, что ее старший ребенок, мальчик, первый раз в жизни дал ей испытать «чувство осознанности». Она описала, что понимает под этим, рассказав, что до того, как стать матерью, она никогда не думала, что ее поступки могут повлиять на другого человека. Это открытие оказалось для нее невыносимым, поскольку, если ее посадят в тюрьму, она будет слышать голос сына в голове и будет знать, что он нуждается в своей матери. Чтобы справиться с этим, она приняла вполне осознанное решение: не думать, что сын — отдельный человек, а относиться к нему как к части ее собственного тела, что поможет им стать единым целым: «мы оба находились в коконе». Когда у нее родилась дочь (сыну было три года), поместить ее в этот кокон пациентка уже не смогла. Все потребности девочки казались ей чрезмерными, и она начала грубо с ней обращаться, а затем бить. Долгое время она ненавидела свою дочь и считала ее захватчиком, незаконно проникшим в ее жизнь. Позднее пациентка признала, как много мстительного удовольствия она получала от постоянных побоев дочери, хотя она чувствовала себя отвратительно после этого.
Другая пациентка обратилась за помощью из-за сильной и навязчивой потребности в проявлении физической привязанности со стороны своей семилетней дочери. После трех лет терапии, когда она смогла осознать свое базовое недоверие к терапевту и сильный страх, что она не справится с переносом, она рассказала, как ее дочь довольно точно «диагностировала» ее нарушение: «Мама, мне кажется, когда ты решила родить меня, то хотела ребенка, который должен был всегда оставаться маленьким. Мне десять лет, и ты до сих пор обращаешься со мной как с маленькой и никогда меня не отпустишь». К этому времени она поняла, что использует дочь как замену чувственному удовлетворению, а также увидела свою сильную злость на то, что дочь подрастает и становится независимой.
Еще одна пациентка обратилась ко мне в сильном смятении и замешательстве. Ей было трудно справляться со своим двухлетним ребенком, и если она была разочарована или раздражена, то била его. Это помогало ей избавиться от тревоги, а также доставляло сексуальное удовлетворение. Она резко прекратила побои, когда поняла, что ее ребенок с ликованием смотрел на нее и, по ее словам, «даже получал удовольствие» от жестокого обращения с ним. В этот момент она поняла, что ребенок одержал над ней победу и начал манипулировать, выводя ее из себя. Теперь он стал «главным».
По мнению Столлера, «враждебность в перверсии принимает форму фантазии о мести, скрытой в действиях, которые и образуют перверсию и служат для преобразования детской травмы в триумф взрослого» (Stoller 1975, р. 4; Столлер 2016, в печати). В своей клинической практике я заметила, что возможность полного контроля над ситуацией, которую дает материнство, создает для женщин, переживших травмирующие и разрушительные события, благоприятную почву для злоупотребления и насилия над своими детьми. Именно это порождает матерей, которые избивают своих детей, чьи дети становятся транссексуалами и прежде всего — сексуальными первертами мужского пола.
У мужчин с сексуальными перверсиями ранние отношения с матерью часто оказываются решающим фактором, определяющим формирование нарушенных объектных отношений в дальнейшей жизни. Как известно, матери, которые избивают своих детей, — это нестабильные и эмоционально обделенные люди. В их рассказах о том, как происходят избиения, присутствует элемент триумфа над бунтующим ребенком. Такую же устойчивую модель отношений можно обнаружить у матерей, которые одевают своих мальчиков в девичью одежду, или же наоборот: присутствует месть и угроза лишения материнской любви, если мальчик не ведет себя как девочка. Эти матери не смогли признать гендерную принадлежность своего ребенка и использовали свою контролирующую власть для придания ему противоположной гендерной принадлежности. Не случайно, будучи детьми, они сами прошли через унижение своей женственности. Здесь присутствует не только элемент мести, но и определенная дегуманизация объекта. Как говорит МакДугалл: