Динамика инцеста учит девочек держать при себе важные и сокровенные тайны. Эти секреты трансформируются в такие примитивные защитные механизмы, как расщепление и отрицание. Окелл Джонс и Бентовим указывают: «Дети, подвергшиеся сексуальному насилию часто ведут себя в соблазнительной или сексуально-провоцирующей манере; для них это единственно понятный способ привлечь к себе внимание и, безусловно, еще одно следствие сформировавшегося у них отношения к сексуальному поведению как к должному» (Okell Jones & Bentovim 1984, р. 6). Их «всепонимание», готовность к самопожертвованию, вычурность и саморазрушительность может жестоко использоваться во взрослом возрасте ради «награды» за эту «новую сделку». Хорошо известно, что большинство жертв инцеста, «становясь взрослыми, могут выбирать агрессивных и деспотичных партнеров» (Ciba Foundation 1984, р. 16). Определяют ли эти полученные ранее «навыки» их судьбу?
Бентовим (Bentovim 1977) провел масштабное исследование, значение которого трудно переоценить. Оно продемонстрировало роль нарушений семейного функционирования в изучении, лечении и поддержке семей, в которых произошел инцест. Инцест в значительной степени определяется семейной динамикой.
Инцест провоцирует появление сильных эмоциональных реакций, поэтому многие психотерапевты могут забыть о своей терапевтической позиции и стать пристрастными. Контрперенос подвержен влиянию этих реакций — в подобных случаях мы обычно сопереживаем жертве и направляем гнев на насильника. Инцест — неординарное событие, и его жертвы вызывают у нас в известной степени собственнические чувства, а также заставляют считать себя особенными. В этой связи мы, с точки зрения жертвы инцеста, проникнуты всеми «добродетелями», дающими нам возможность понимать их лучше, чем все остальные. Если мы разделяем эту «веру», мы воспроизводим эмоциональную атмосферу инцеста, что приводит к вступлению в тайный сговор с насильником или с его жертвой. Мы склонны проявлять настолько больше сочувствия жертве, чем насильнику, что можем легко забывать или не замечать того, что насильники сами могли оказаться жертвами в начале своей жизни. Такое пристрастное отношение приводит к предубежденности, которая не оставляет шансов для досконального понимания этого феномена. Таким образом, жертва получает от нас сочувствие, но лишается шанса на точную оценку ситуации, поскольку происходящее в реальности в чем-то соответствует ее собственным бессознательным фантазиям. Лучше воспользоваться медицинской моделью и рассматривать всю семью как пациента, поскольку в противном случае мы легко становимся молчаливым участником сговора в системе, где право голоса имеют только жертвы. Подобная ситуация может привести к нежелательным последствиям все заинтересованные стороны, включая подвергшихся насилию детей.
Важность семейной динамики при инцесте едва ли можно переоценить, но, несмотря на это, она не всегда принимается в расчет. Специалисты, особенно в прошлом, часто высказывали сомнение или не доверяли матерям, которые отрицали, что могли знать о случаях отцовского инцеста. Такое отношение мешает точной диагностике семейной динамики. В этой ситуации мать не может признать факт инцеста в силу того, что какое-то время эмоционально и/или физически она не могла выполнять возложенные на нее материнские, опекунские, супружеские или партнерские обязанности. Она слишком подавлена, отчуждена и истощена, чтобы выполнять их. Она уже не может справляться. Звучат едкие комментарии о матерях, которые все знали, но отказывались признавать. Некоторые матери не верят своим дочерям, другие, когда уже не могут больше закрывать глаза на правду, начинают дурно обращаться с ними. Если мать оказывается на грани между незнанием и прозрением (что-то вроде сумеречной зоны), порой она может увидеть и осознать происходящее, и тогда обратиться за помощью к врачам, социальным работникам, юристам и полиции. Однако немало случаев, когда произошедшее хранится в тайне.