Очень важно отметить семейные обстоятельства, при которых правда выходит на поверхность. Происходит ли это в тот момент, когда жена оправилась от депрессии или потери? Может ли она уже «присутствовать»? Возобновила ли она сексуальные отношения с мужем? Или же другая дочь почувствовала себя втоптанной в грязь, поняв, что ее сестра стала «фавориткой»? Случается ли это в тот момент, когда другой ребенок, терзаясь от сильной ревности к жертве инцеста, угрожает раскрыть тайну отца и сестры?
Позвольте рассказать о сложных ситуация, поведанных моими пациентами, а также о решениях, которые они нашли, чтобы спасти себя. Степень выраженности травмы и возраст, в котором они подверглись насилию, определяет последующий уровень самоуважения и качество жизни, которое они, по их мнению, заслужили.
Находящаяся в разводе, образованная женщина тридцати пяти лет была направлена по рекомендации семейного врача на консультацию к психиатру из-за склонности оказываться в насильственных отношениях с мужчинами. В силу устоявшегося стереотипа она всегда выбирала молодых людей необузданного нрава и, становясь зачинщиком конфликта, провоцировала их на физическое насилие. Исход не менялся: вся в синяках, она часто обращалась к своему врачу. Она также не противилась тому, что любовники физически или психологически использовали ее, хотя это происходило лишь с теми, к кому она была эмоционально привязана. У нее было трое детей от трех разных мужчин, отношения с которыми были непрочными: каждый раз, когда она беременела, эти мужчины внезапно уходили от нее.
Когда эта пациентка пришла ко мне в первый раз, она хотела пройти индивидуальную терапию у женщины. Это, как мне кажется, было проявлением глубокой тоски по чуткой и заботливой матери, уважающей свою женственность и способной примириться с ненавистью и жаждой мести собственной матери. Она боялась, что сможет легко соблазнить и использовать мужчину, поскольку где-то бессознательно она «знала», что именно этим все и закончится в ее фантазии — пониманием, что она очень соблазнительна, но вместе с тем лишена любой «реальной» помощи. Ей потребовалось потратить много времени и пережить много болезненных моментов, прежде чем она смогла понять, что ей нужно «рискнуть» довериться женщине.
Мимоходом она упомянула, что проституция была «той профессией», в которой она всегда могла укрыться от внутренних и внешних проблем. Например, во время работы она никогда не становилась жертвой нападения с применением насилия и никогда эмоционально не вовлекалась во взаимодействие с клиентами. Она специализировалась на садомазохизме: клиенты просили разыгрывать с ними мазохистские игры, в которых она подвергала их телесным наказаниям и унижению.
Работа приносила ей не только хороший доход, но и давала возможность самой определять график «во время занятий в школе», оставляя достаточное количество свободного времени на троих детей, с которыми ей очень нравилось проводить время. Она рассказала, что, когда старший ребенок, сын, узнал о ее занятии проституцией, он сказал: «Лучше помалкивать об этом. Если это приносит деньги, то кому какое дело?»
Такое сильное «расщепление», характерное для ее повседневной жизни, лежало на поверхности. Ее отношения происходили на двух абсолютно независимых уровнях, с двумя совершенно разными наборами потребностей. Это расщепление было важным качеством, которое помогло ей добиться успеха на профессиональном поприще. На работе она была уверенной в себе, независимой и садистичной; там было место для ее жажды мести. Однако при этом она совершенно не осознавала собственных потребностей и страхов и никогда по-настоящему не вовлекалась в отношения. С другой стороны, в близких отношениях она испытывала тревогу и недовольство собой, а также жестко критиковала себя. Она была сильно озабочена собой, порой до одержимости, и демонстрировала потребности, связанные с крайней зависимостью и страхом одиночества. Так она проявляла явную мазохистическую часть себя.